Последние шаги

Захотелось вдруг предложить почитать о последних шагах - не героя, одного из антагонистов.

У искушения цвет небесной сини.

Он несколько раз зарекался не трогать камни, надеялся забыть, заперев их в надежном сейфе. Не удалось. Камни звали. Он открывал сейф, доставал черный бархатный мешочек, вытрясал их на ладонь. Любовался. Небольшие, размером с ноготь большого пальца, напоминавшие окатыши гальки, они завораживали своей игрой – биением пульса сини.

Теплые, они согревали замерзшие руки. Можно бесконечно было их держать на ладони. Сидеть, нежно касаться пальцами другой руки поверхности, смотреть и чувствовать, как в иззябшее тело льется поток тепла.

Оттаивать было больно до слез. Хотя, может статься, до рези в глазах было просто больно смотреть на них. Он не мог понять себя – в голове было пусто. Мысли ушли, пружина неуспокоенных амбиций что всегда толкала его вперед вдруг ослабла.

Временами он ловил себя на том, что камни словно выпили его волю. Не было ни желания заниматься делами Гильдии, ни чем-то другим. Странно, даже флакон с зельем для Нее он постоянно забывал отправить. Спохватывался, приходя в разум, приказывал позвать курьера и не мог завершить начатое.

Всем его миром стали восемь синих камней. И когда изредка вспоминалось, как ему, мальчику, улыбалась девочка – Императрица, вместо привычного трепета и восторга на него почему-то вдруг накатывала тоска.

Камни – искушение и отрава. Они проросли в него. Опутали. Оморочили. Дело было в них, он это чувствовал. Понимал, что нужноизбавиться, отправить побыстрее Хозяину. Но отдать было немыслимо. Пока камни были в его руках, он чувствовал себя живым. Выпустив их из рук, словно бы умирал. Пока камни лежали в ладони, биение сини, а не биение сердца гнало кровь по его жилам.

Отдать их придется. Это необходимо. Если он ослушается – погибнет. Вот только смерть была не страшна. Он стискивал камни в кулаке, понимая, что по своей воле их не отдаст.

За окнами дворца все короче становились дни, длиннее ночи. Все прозрачнее становился воздух. И прозрачнее, и суше, и холодней. И ночное небо заздравной чашей опрокидывалось на земную твердь. И звезды – далекие, холодные иногда на мгновение казались подобием небывалых камней Аюми. Он вскидывал голову, смотрел в небо, как не смотрел давно, должно быть, с раннего детства, когда небо звало и нельзя было не откликнуться на этот зов.

Вспоминалось… что-то хорошее вспоминалось, всплывало из памяти полустертыми, смутными образами, накрывало теплом, а потом отступало и оставляло его беззащитным перед чужой волей, чужой выгодой, нагим, нищим бордельным мальчишкой, у которого и есть своего только разум и имя…

Как источенный кариесом зуб болела душа. Дергало, выламывало, крутило. Пломба из богатства и запоздалых улыбок судьбы его не спасла. Там, внутри, он так и оставался нищим, бордельным мальчишкой, не властным над своей судьбой.

От злости на судьбу – злодейку он почти вызывающе подводил глаза, говорил манерно, вел себя, как девчонка – ломака, понимая, что главам Гильдий особенно противно перед ним, таким гнуть спины. Он тыкал им в лицо своим прошлым, не собираясь прощать.

Не все можно простить. Не все позабудется. Даже улыбка Императрицы не способна вытравить из памяти того, как его в первый раз подложили под клиента - ему было девять.

Его учили ненавидеть с самого детства. И у него были хорошие учителя. Лишь одного он не мог понять – почему, прежде чем улыбнуться, судьба его столь щедра была на тычки.

Камни тоже не могли дать ответа. Но камни дарили покой, и обида на прошлое отступала. Нет, не исцелила души смерть хозяйки борделя в его пылающих стенах, но опьянила. Игра вложила в его руки власть. Он получилвозможность отомстить всем, кто был виноват в его бедах, тем, кто поддерживал определенный порядок вещей на Раст-эн-Хейм.

Он ненавидел торговцев и презирал их, но в один день сам был вознесен до положения владельца сильнейшей Гильдии. А потом ему улыбнулась Императрица, и вся сила Эрмэ встала за его спиной. Высокородные, воины – тени…

Стоило только шепнуть Хозяйке, что кто-то из граждан первого ранга не совсем ей, прекраснейшей, верен, стоило только нахмуриться, стоило только многозначительно усмехнуться…

Страх был отличным - нет, не лекарством, но анестетиком. Граждане Раст-эн-Хейм боялись его, бывшего раба, ничуть не меньше, чем когда-то он сам их боялся. Посмеялась Судьба, поменяв их местами, ткнула торговцев носом в грязь, он тогда думал – госпожа воздала ему по справедливости. Но Судьба и над ним посмеялась.

Нищий глупый мальчишка смог удержать Гильдию – где запугать, где надавить, где, не имея связей и информаторов, просто не наделать непоправимых ошибок. Впрочем, одну, он все-таки сделал…

Нельзя было брать в руки проклятые камни. Это должен был сделать кто-то другой. Вот только кому можно доверить такое дело?

Камни…

Камни в ладони что-то тихонько шептали – словно ветер доносил издали звуки прибоя.

Нельзя дотянуться до звезд и не обжечься. Теперь он знал это точно. И с каждым часом с каждой минутой все горче было вспоминать ослепительную улыбку девочки – Императрицы. Девочки, которой минуло несколько сотен лет.

Он сглатывал постоянно выраставший в горле комок, прозревая вопреки собственной воле. Как он был глуп, как мечтал отомстить всем, кто изломал его, да и не только его жизнь и юность. Есть вещи, которые нельзя прощать и забывать нельзя.

Он мечтал о справедливости. Но колесо мироздания не остановится, если уж покатилось под горку. Как оказывается, прикрываясь мечтами, просто обманывать самого себя. Как просто палить из пушки по воробьям на городской площади. Ему бы открыть глаза, осмотреться.

Не по тем он ударил. Истинным виновникам бед он служил. Не мог забыть ни улыбки, ни лучистого взгляда, ни нежного голоса, ни того, что позволила ему встать с собой рядом. Ныне, в разошедшемся, прорвавшемся мороке видел – и им она водила по шахматной доске, словно пешкой, равно как мальчишками из служб безопасности Лиги, которые по одному слову ее пошли и помогли ему выкрасть камни.

Сколько он за свою службу перевез дани на Эрмэ – этого хватило бы навсегда уничтожить трущобы, оставайся ресурсы здесь, на Раст-эн-Хейм. Все бы могло быть иначе. И не хватала бы нужда людей за горло, заставляя рассматривать и детей только лишь как ресурс.

Он поджал губы, гладя поверхность камней. Проклятые камни делали его слабым. Кто только надоумил Императора потребовать их все, восемь? Кто бы ни был, он знал что делал. И горько было от того, чем вчера еще он, Анамгимар Эльяна, гордился. Он - пес Императора, что в страхе держал все планеты Торгового Союза. Нет, не пес – просто трусливый шакал, боящийся посмотреть правде в глаза.

И не оморочили его камни, не опутали ложью, не околдовали – сняли чужой приворот. Только вот прозревать нестерпимо больно. Если бы не их тихий шепот, он, должно быть, уже бы сошел с ума – но он ведь и сошел с ума, он давным-давно себя предал и теперь только жалеть, что не удалось когда-то мальчишкой выпустить жизнь из вскрытых вен.

Вспомнилось вдруг, как пел Ареттар, как от песен что-то переворачивалось в душе, как болело там, где отгорало смирение…И хватило бы у него сил бросить вызов Судьбе, если бы не эта встреча и песни?

А ведь, наверное, нет, не посмел…

Не посмел бы. Это чужая сила влилась в него, слабого, захватила его, повлекла… Он не мог сопротивляться. Он никогда не мог сопротивляться ничему, что считал сильнее себя – не хватало духу. Он и певца ненавидел лишь за то, что тому духу хватало.

Вновь вспомнилось, оцарапав «А ты часом не влюблен в нее, мальчик? Влюблен…» Не был бы глух – услышал бы, что за насмешкой певец прячет сочувствие.

Влюблен… Он и сейчас влюблен. Она прекрасна, его королева. Только вот…

Ссыпав камни в бархатный мешочек, он положил их в карман, поближе к сердцу, достал из сейфа серебряный с чернью флакон. Сжал в дрожащих пальцах, поцеловал стекло, прежде чем с размаху ахнуть его о мраморный пол.

…только любовь его – яд. Сладкий, голову кружащий наркотик, отравляющий медленно, верно.

Крошево стекла разлетелось по мрамору пола. Содержимое – легкая медового цвета жидкость вскипая высохла, не оставив следа.

Он испугался на краткий миг того, что сделал. Крошево стекла в реальности сплелось с воспоминанием о давнем, полузабытом сне, правда там осколков было намного больше. И самому не понять, чего он испугался больше – собственного отступничества или истошного женского крика, донесшегося до него из того сна. Впрочем, все это – неважно. Сейчас уже нет. Осталась одна забота – камни.

Он достал бутыль форэтминского, сам открыл, налил вина в бокал и выпил.

Налил снова. Посмотрел на него, улыбаясь, щелкнул пальцами по стеклу, взял в руки, отпил глоток и тоже ахнул об пол. Вышел из комнаты не оборачиваясь.

С тех пор, как камни легли в его руки, его перестали пугать мнившиеся везде, в каждом затемненном углу, тени. Да чего бы могли эти тени, чего бы он не мог сам? Он усмехался, вспоминая вчерашние свои страхи. Стоило ли того бояться? Стоило ли вообще чего-то бояться?

Он вышел на воздух, не чувствуя холода и потому удивленно смотрел как в воздухе медленно, словно птичий пух, кружат, опускаясь на землю, снежинки.

— Господин?

Он обернулся к взявшейся невесть откуда напрасной, ненужной охране. Улыбнулся расслаблено, пьяно.

Рука нащупала под одеждой бархат мешочка, он почувствовал тепло камней через ткань.

— Господин желает нанести визит вежливости своей невесте, - ответил хрипло. – Едем к Элхасам. Надеюсь, нам не откажут.

Заметив глумливую лыбу на лице одного из охранников, недовольно свел брови. Поджидая, пока подгонят флаер, прошелся вдоль одной из аллей, о чем-то раздумывая. Вернувшись, приказал охране его не сопровождать - неслыханное дело. Но его послушались.

Он сел за пульт, сглотнул снова выросший в горле комок, поднял машину в небо. Вспомнились рыжие косы, серые, чаще казавшиеся голубыми глаза. Снова улыбнулся, - казалось, рыжая бестия ничего не боялась. Ничего, так и не побоится того, что он собирался ей сейчас предложить.

***

— Я хотел бы поговорить с вами наедине.

Глупо было надеяться, что она отошлет всех и останется с ним тет-а-тет. То было немыслимое на Раст-эн-Хейм нарушение этикета. Но она отослала. Впрочем, что ей обычаи Раст-эн-Хейм? Все же она была лигийкой, и рыжина тому порукой.

Он сел на стул, закинув ногу на ногу и пристально глядя ей в глаза. Дождался, когда она подойдет, сядет напротив – через стол. Если захотеть, можно протянуть руку и дотронуться. Если захотеть, можно было бы быстро достать нож и полоснуть. Можно было бы… Не в этой жизни.

Он достал из-за пазухи бархатный мешочек, вытряс на ладонь камни. Положил их поверх бархата на медового цвета столешницу, подвинул. Сказал:

— Только не берите их в руки. Это опасно.

У нее дрогнули и расширились зрачки, словно впитывая в себя синеву камней. Она протянула было руку, и отдернула.

— Это же…

— Камни Аюми. Все восемь. Все настоящие.

Он усмехнулся, глядя на ее замешательство, пояснил:

— Не берите их в руки, они могут свести с ума.

И все же она не послушалась. Взяла один осторожно, рассмотрела и положила назад.

— Господин Эльяна, это немыслимо…

Он собрал камни, подержал в руке, ссыпал в мешочек, оставил его на столе.

— Это не подарок, но я оставлю их вам. Не знаю кому еще можно отдать. Увезите их с Раст-эн-Хейм. Им здесь не место.

Она даже не спросила почему он обратился к ней с такой просьбой, кивнула. Взяла за тесемки мешочек, огляделась вокруг, словно думая, куда бы могла его убрать. Положила в шкатулку, инкрустированную вставками перламутра.

Он улыбнулся. Все это было так наивно-бесхитростно. И в этом она вся. Наверное, она была бы хорошей женой. Наверное. И все же она не для него. Он отвел взгляд, чтобы случайно она не догадалась, увидел аволу, проговорил:

— Говорят, вы прекрасно поете. Спойте мне. Это пойдет в оплату камней. И будем квиты.

Она смутилась, склонила голову, но просьбу решила выполнить. Взяла аволу, отчего-то долго возилась, подстраивая струны, вернулась к столу, села напротив. Авола легла в руки, женская головка на грифе обернулась к ее лицу, смотрела не отводя влюбленного взгляда. Как когда-то смотрела на певца. А ведь авола – та самая, - подумалось ему.

Он поежился, чувствуя, как в теплом помещении ему вдруг становится холодно. Струйка холодного воздуха словно намеренно выбрала его, потерлась об ноги взобралась кошкой по телу, улегшись у него на плечах, запустила коготки в плечи.

Он вспомнил о коробочке с пилюлями, что помогали взять под контроль страх. Высыпал на руку пару капсул, закинул в рот. Подумалось, ни к чему они, ему вести флаер, но он задавил эту мысль – «не имеет значения». Ничто уже не имело значения.

Только голос ее, чистый, негромкий, только звук струн аволы, только слова. Почему она выбрала эту песню – о долгой-долгой дороге к дому, об фатальных ошибках на пути к самому себе? Но выбрала она безошибочно.

Он слушал, чувствуя, что весь мир его окончательно рушится. Не торговец, высшая каста, белая кость, всесильный и проклинаемый, слушал ее. Напротив обычной лигийской девчонки сидел нищий мальчишка с Раст-эн-Хейм, ловил слова, чувствуя как они втекают в плоть, смешиваются с кровью, проходят сквозь сердце.

Он молчал, когда она закончила петь. Остановил жестом, когда она, подождав, было снова тронула струны. Он долго сидел в тишине, потом встал, посмотрел за окно, на зарево далеких огней столицы, вздохнул, обернулся к Лии.

Подумалось вдруг, не по ее вине, но вокруг нее такие враги, такие интриги, что уцелеть ей едва ли удастся. Разве что чудом. Императрица не простит ей родства с Ареттаром. А Локиту и он сам остановить никогда не сможет. Локиту никто и никогда остановить не сможет. Прекраснейшая его – почти что всесильна.

— Береги себя, девочка, - прошепталось само собой.

Вновь расширились зрачки ее глаз, превращая их из светло-серых в ночные, темные. Он улыбнулся, вышел, на миг остановился. Закрыл глаза, пытаясь изгнать тень, что заслонила образ рыжей девчонки, которая встала перед внутренним взором - гордо выпрямившись, надменно глядя сверху вниз на всех без исключения, и властно его позвала.

Вновь пришлось доставать пилюли, вытрясать их на ладонь, кидать в рот, раскусывать уже не чувствуя вкуса. Реальность плыла. Но отступил и страх и тень Локиты.

Он поймал на себя удивленный взгляд прислуги, направился к выходу, понимая, что таким – шальным, без охраны и совершенно пьяным его не привыкли видеть. Нет, для всей Раст-эн-Хейм он был все равно что небожитель. А боги не пьют, не боятся, не жрут пилюли.

Захотелось расхохотаться – во все горло, издевательски, зло. Он сдержал себя. Он совсем недалеко отошел от покоев Лии Ордо. Не хотелось, чтобы она вдруг поняла насколько он пьян, насколько плохо и тошно ему без камней. Не прошло и получаса, как он выпустил их из своих рук. Дальше… А дальше может быть только хуже. Ему надо бежать отсюда, только бежать. Нет, не зря он жег за собой все мосты. Пути назад нет.

Там, позади, тонкое крошево стеклянного льда. Там, позади, женский крик, а впереди – только скалы, укрытые туманом неизвестности. И его несет на эти скалы, отвернуть он не в силах. Да и некуда отворачивать.

Он спускался по лестнице, когда внизу, вдруг, белый, блеклый, возник рэанин, а рядом с ним и Хаттами Элхас. Один поддерживает другого под локоть – ну просто сладкая парочка неразлучных друзей… Эльяна остановился, с трудом подавив рвущийся из горла хохот. Один старый и грузный, второй – совсем юный, мальчишка, худой и беловолосый. Рядом они смотрелись комично. Особенно комично потому что вся Раст-эн-Хейм знала до какой степени Хаттами Элхас доверяет навязанному ему Судьбой советнику. Наверняка, намного больше, чем родному сыну.

Анамгимар неторопливо спустился им, обоим, навстречу, церемонно поклонился, заметил как передернулись лица, не удержавшись, ехидно заметил:

— Что, вечер перестал быть томным, господа? Смотрите на меня как на гадюку. Я ж не кусаюсь. И я уже покидаю ваш дом, господин Элхас.

Рэанин было рванулся к нему, но Хаттами Элхас схватил того за локоть, точнее за тонкий и прочный ирнуальский шелк, удержал. А ему вдруг вспомнилось, бледный, блеклый, юный его соперник в поединке с Судьбой – воспитатель его невесты. Стало быть, не так он и юн. Но хоть понятна несдержанность. Он привычно отметил, что рэанин невольно открылся. Ударить по Лии Ордо – нанести удар и по нему. Вот только…

Он качнул головой, заметил, поежившись под ледяным взглядом рэанина:

— Ваша воспитанница прекрасно поет.

Достав из кармана коробочку высыпал на ладонь остаток пилюль, кинул в рот. Язык обожгло горечью желчи. Он едва не выплюнул их, но сдержался, заставив себя проглотить их все. Прикусил губу. Вдохнул, выдохнул, поклонился, обронил…

— Не смею больше досаждать вам, господа. Вы больше меня не увидите. Так что, прощайте.

Пол под ногами стал скользким как лед. Он выпрямил спину, вскинул голову, вышел, стараясь не грохнуться на глазах у этих двоих. Покидая дом, поймал обострившимся слухом «Он в стельку пьян, Дагги, разве не видишь…»

Он в стельку пьян… В общем-то, это было правдой. Он пьян и не приведи небеса ему протрезветь и очнуться. Без проклятых камней он уже жить не сможет, а с ними – тем более.

Добравшись до флаера он рухнул в кресло пилота, провел рукой по вспотевшему лбу, пытаясь сориентироваться и вспомнить, как поднять клятую машину в небо. На это потребовалось несколько долгих минут.

Тихонько рыкнул мотор. Он посмотрел на освещенные окна особняка Элхаса, перевел взгляд на крыльцо, заметил бегущего вниз по ступеням рэанина и тихо, и с чувством выругался. Только этого ему сейчас не хватало. То что рэанин бежал к нему сомнений не вызывало. Он вздохнул и направил машину в небо, пока было еще не поздно.

Послушная машина вознеслась вверх, в мгновение ока оставив внизу и фешенебельный квартал роскошных особняков знати, и огни столицы, и залив, черной кошкой ластившийся к проклятому городу. Только огоньки – снизу города, сверху звезд – смотрели на него. Только они, и больше ничего и никого. Полное одиночество и свобода.

Вспомнилось вдруг лицо Ареттара, выплыло из памяти… Да, правду, говорили торговцы, Лия Ордо была похожа на деда. И не меньше чем на него – на невзрачного, бледного до прозрачности своего воспитателя. Те же пропорции лица, та же форма – и скул и бровей и губ, и глаза, один в один - те же... Плесни кто-нибудь рыжей краски на волосы альбиноса-задохлика, подумалось бы – еще один потомок певца бродит по миру, худой и звонкий. Или сам – исхудавший до крайней степени, под края накачанный эрмийским зельем омоложения, и вылинявший под жарким рэанским солнцем практически добела.

Анамгимар хотел расхохотаться. Не смог. Вместо смеха с губ слетел клекот. Он хотел заставить себя остановиться, не крутить колесо мыслей. Не смог. Это было сильнее.

И страх снова заползал на плечи, сворачивался вокруг шеи холодным воротником. Снова начинали трястись губы.

Он сунулся было в карман, вспомнил, пилюль при себе больше нет. Потянулся ладонью за пазуху, к сердцу, словно надеясь нащупать на груди бархатный мешочек с камнями. Напрасно.

Он сжал губы, посмотрел в небо, на подмигивающие ему звезды, вниз – на усыпанное огоньками побережье, нашел взглядом поразительно-черный прогал крутого скального выхода, на котором никто не желал селиться, твердой рукой направил флаер на этот клочок черноты, выжимая что только можно из двигателей.

Флаер несся к земле падающей звездой, понукаемый пилотом, подстегиваемый гравитацией… А им вдруг овладел кураж, и путая ощущения падения и полета, он вдруг неожиданно, вспомнил…

— Мама, скажи, а Странники, они существуют?

— Нет, милый, спи… это всего лишь сказка…

Мягкая рука подоткнула ему одеяло, потрепала ласково по вихрам.

— Доброй ночи, мой милый…

— А завтра ты снова расскажешь сказку?

Кивок, шорох шагов. Голоса…Тихий грустный голос… «Завтра все пойдет с молотка, а ему дались эти Аюми»…

Он глубоко вздохнул, глядя как перед глазами растет чернота. Потом был удар…

Звезды перемигиваясь, смотрели с высоты, как на земле вспыхнула и в краткий десяток секунд сгорела сверхновая.