Иди'o'ты

Собака лает – караван идёт. Куда – большой вопрос. Но это как с жизнью, которая сама по себе джомолунгма вопрошаний.

Главное – чтобы ни одно животное в походе не пострадало.

И тут – «кстати»: «древние» иудеи фиксировали «заселение» Эдема зверскими сущностями, тварями, братьями меньшими; Ковчег, как известно, был наполнен «всякой тварью попарно», а вовсе не представителями рода «по-образу-подобию», беззаконными убийцами-блудниками; но вот в Христианской эсхатологии «зверский вопрос» остался подвешенным на ниточке ветра, во всяком случае прямого и недвусмысленного ответа – что случается с животными, пошедшими «прицепом» за падшими первочеловеками, нет в наличии; в лучшем случае – «думайте сами, решайте сами – иметь или не иметь». Иные попы вовсе, в научениях своих, заговариваются: места, говорят, на Том Свете для всей твари маловато будет, а слоны и динозавры «объёмные», а тараканов с мухами вообще триллионы триллионов штук. 

Тьфу, идиоты неумные, ей-богу. Откуда таких берут и кто их дури эдакой научает? Пойду, днями, в церковь, поставлю свечку во здравие. Ментальное, разумеется. 

***

На памяти, между тем, наша фильма, где в главных героях – вертухай и его овчарка, по закрытии лагеря оставшиеся не у дел; и вот собака гибнет, а охранник идёт в церковь в попытке помянуть единственного верного и настоящего ему, человеку, друга – пса. Поп, сколько помню, «страстотерпца»-гуманиста не понял. А вот как фильма эта названа – не помню, хоть убейте, если, конечно, закона не страшитесь.

***
Прочлось как-то и где-то: «… Однажды Мичурин подружился с лягушкой. К этому шёл он долго.

Считается, что лягушку приручить невозможно. Он приходил на берег реки Лесной Воронеж с булкой белого хлеба, прикармливал её. Она доверилась настолько, что стала прыгать к нему на колени и собирать крошки с ладони. Потом переворачивалась на спину и это означало, что ей, как игривому щенку, надо почесать брюхо... Жизнь этой лягушки закончилась трагически. Мичурин заболел и несколько дней не мог приходить к своей подружке. Между тем, больного посетил закадычный друг его, паровозный машинист Колосов. Решил порыбачить. И вышло так, что устроился он с удочкой именно в том месте, где жила прирученная лягушка. Надо думать, что у Колосова была идиосинкразия к лягушкам, потому что когда та вскочила к нему на колени, он, от отвращения и неожиданности, убил её. Друга своего после этого Мичурин видеть больше не захотел...

Жила у него ручная галка, которая день проводила на воле, а ночевать прилетала к нему в кабинет, стучала клювом в окно. Он беспокоился, когда она не являлась ко времени. Тогда он выходил во двор и звал её: “Галка! Галка!”. Та всегда откликалась, летела к нему и садилась на плечо. Без неё он не садился ужинать. Он умел разговаривать с ней, и они понимали друг друга».

Помню: с фасада здания моей первой школы выторчивали лепные буквы: «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у неё – наша задача».

Дары природы. Был такой магазин. Сеть торговая.

Помню «еврейский» анекдот:

- Представляешь, Изя, зашёл я вчера в магазин «Дары Армении».

- И шо там?

- А там всё за деньги!

***

Скучно?

Зевайте, чего уж! Я отвернусь.

***
Вчера поутру пересвистывался с оленями, собственно – с оленем, самцом, приведшим семейство своё под забор полакомиться плетьми винограда, замершими ещё с осени, но, видимо, на подморозке-то ой как вкусными. Для меня – декор, для них – лакомство. Да! и ежевику зазаборную вчистую, под сугробную вышину, объели. Колючую! 

Хмыкнул: ежевики-то жалко, не про их честь сажал. Ну да… Бог велел делиться.

Свистят олени совершенно по-мальчишьему; когда впервые, сколько-то лет тому, услыхал, так не сразу и сообразил, что свистит не кто-то где-то бог весть где спрятавшийся, а вот этот красавец, метрах в десяти от меня и без страху в глазах. Свист – предупреждение оленьему семейству, урок бэмбятам: чужой, опасность! Но однако и опасность эта, верно, не столь велика, а и чужесть моя не столь угрожающа, чтобы броситься со всех оленьих тонких ног наутёк – через подлесок и дикополье в самую сугробную чащу. Нет, не бегут, не спасаются: не от кого. А и риск чуть не каждодневных и каждонощных набегов под пугало-страшилище, смертью пышущее (себя нелюбимого имею в виду), вряд ли в характере грациозных зверушек. Впрочем, возможно, мой отсвист поддел жилку любопытства в самце, а может, случилось мне высвистать некий сигнал, вроде: пароль – отзыв. Свои. Жуем, дескать, живём мирно-покойно, и ты, голубчик, если что, пожуй с нами.

Вот и жую.

Я много с кем ещё в своём уединенье успел попересвистываться, поговорить. Для срока в месяц – почти удивительно. Пара ворон, синицы всех мастей, галка залётная (давно уж вовсе не лесной житель – городской), снегири, белка-разбойница, дятел-дуралей, как-то при мне, на выходе к дровнику (баню решил протопить), с разлёту шмякнувшийся о сплошь выстеклённый фронтон. Подобрал недотёпу, занёс в дом, отогрел, пождал как оклемается, выпустил. Наутро, как вышел к кормушке птицам завтрак подать, чуть не над ухом прошуршало нечто: оборачиваюсь – сидит на ветке кленовой, на меня смотрит, подмигивает – фьюить! Спасибо, наверное, сказал. Или так – поздоровался. Ну, и я ему в ответ.
Живём мирно-покойно. До срока. Н-да-с.

В прошедшем году, по весне, думал – лето наступит, Бог даст – лягуху приручу, какую-нибудь, из некусучих. Вдруг – царевной окажется. Известно ведь, из науки, где дурак, там и царевна. Тоже ведь, наверное – «животное отличного качества».

Приручу, думал, – посидим, пожуём. Что лягухи жевать предпочитают? Мух? Что ж, хитин – полезная штука. Не то что грибы-мухоморы.

Лето пришло – забыл: закрутился. Перенёс исполнение на следующее. На лето!

Пе-ре-нёс. Легко.

Музыка сильна мыслью, – композитор Скрябин.