Автора ждет ситуация, когда он вдруг раскроется..., и он не догадывается?

Казус Александра Зиновьева.

Писатель на своем опыте доказал: когда автор в жестких тисках цензуры и обстоятельств, муза его окрыляет.

Мне интересно о нем писать: мы учились с ним на одном факультете с разницей в 40 лет. Он поступил в 1946-м, а я в 1986-м. 

Посмотрите, что он написал в мемуарах. 

«Я думал над ней [книгой] на работе, в дороге, в гостях, дома, днем и ночью. Я был буквально одержим ею. Были случаи, когда я писал по двадцать часов подряд, прерываясь лишь на несколько минут… Надзор за мной со стороны КГБ усилился и стал регулярным… <...> Нашу квартиру стали обыскивать в наше отсутствие. Я понял, что мое спасение — скорость. Я должен был опередить меры властей, которые бы помешали выходу книги». (Александр Зиновьев. Мемуары «Русская судьба, исповедь отщепенца»)

По квартире бродят правоохранительные органы, – за книгу не сядешь: иначе посадят вместе с ней. В 1974 году он снимает дачу в Переделкино.  Каждый день стоит денег, и каждый день ждешь незваных гостей, которые могут произвести обыск, и… отобрать, изъять, уничтожить твой текст.

А если писать короткими отрывками: от которых сразу избавляться? Да. Если писать начисто, без редактуры и корректуры. Так и было сделано. Раньше он отправлял свои научные статьи на Запад: в Чехословакию, теперь эти отрывки знакомые сразу же перевозили во Францию. 

Александр Зиновьев боится аграфии, как любой писатель. А вдруг разом все обрушится. Но не боится высказать свои взгляды, настолько радикальные: что высмеянный в романе Мамардашвили посчитал книгу пасквилем или даже доносом, Андрей Сахаров назвал книгу декадентской, против нее был и Александр Солженицын. В СССР книгу сразу объявили антисоветской, её чтение было приравнено к антисоветской деятельности. Как вспоминал Лев Митрохин, книга произвела сильное впечатление «авторской изобретательностью, образностью, точностью социального диагноза, неистовым чёрным юмором». Многие интеллектуалы, например, 

Потом он вспомнит о той работе над романом: «Процесс писания мог быть прерван в каждую минуту. Поэтому я писал каждый кусок книги так, как будто он был последним. Поэтому книга получилась как сборник самостоятельных коротких произведений». 

Но если сложить эти записи вместе, получался роман. Сюжет романа развивался в вымышленном городе-государстве Ибанске, где все жители которого носили одинаковые фамилии и откликались на клички. Под предводительством главы — заведующего и «вождя Братии» — они стремились перейти из политического строя «социзм» в «полный социзм». Любое мероприятие в Ибанске превращалось в «историческое событие». Зарисовки из городской жизни чередовались с историями сотрудников, которые работали в Институте промывания мозгов. В одной из частей Зиновьев передал разговоры в очереди за товаром «ширли-мырли», хотя товара нет.

К началу 1975 года «Зияющие высоты» уже были готовы. В августе 1976 года роман опубликовали в Швейцарии. В награду за такое достижение вместо творческого вечера писателя уволили из Института философии. Ведь остальные сотрудники на такие высоты не претендовали. 

Еще гонители лишили его всех степеней и званий за «антипатриотические действия, несовместимые со званием советского ученого», как будто эти регалии ему где-то пригодятся. Да и этого было недостаточно, в 1978 году философ был выслан из страны и лишён советского гражданства. Если вы думаете, что на Западе он смирился, получив комфорт – вы заблуждаетесь. 

Его мотиватор – это противопоставление себя любой социальной реальности и государственным устоям. Он диссидент везде в России и на Западе: он критикует как социализм, так и то, что пришло ему на смену. Такой Чаадаев 20 века.

Критика чего бы то ни было и ирония над чем бы то ни было – его мотиватор к творчеству. По мнению М. Кантора, Зиновьев стал писателем «от стыда за человеческую природу», но от стыда такие романы как «Зияющие высоты» не пишутся, от стыда больше краснеют чем создают шедевры.

Теперь понятно, как он написал и издал свои 40 книг, по сути огромное творческое наследие, – на протесте, на противопоставлении. Но где была острее ситуация, там у него лучше. Он Ланцелот, который везде находит себе дракона. Но и Ланцелот привыкает к чему-то, и как только объекты критики мельчали, как только более спокойной и комфортной становилась жизнь философа, так и пропадала острота его пера.