Хвеи-хви, леи-ли

На этот раз – о науке логике, которой в иных учебных заведениях студиозусов натаскивают, а в иных потаскухою бросают.

Иерей Валерий Духанин: «Люди не в состоянии довольствоваться лишь земными благами:

вкусной едой, несметными богатствами или дорогими одеждами. Несмотря на наличие у человека всего этого, он будет несчастен, душа его начнет страдать. Не станет хватать чего-то ценного: любви, дружбы, веры, доброты, искренности. Поэтому и человек начинает тянуться к Господу».

На первую пробежку – всё хорошо, всё легко и честно-справедливо. А если время замедлит ход? Если вчитаться-вдуматься?

По складам, как один персонаж графа Льва Толстого в Яснополянской школе детское своё знание азбуки и умение чтению демонстрировал: «Хвеи-хви, леи-ли, пеок-пок».

Первый слог: «Люди не в состоянии довольствоваться лишь земными благами: вкусной едой, несметными богатствами или дорогими одеждами. Несмотря на наличие у человека всего этого, он будет несчастен, душа его начнет страдать».

Священник назидает паству, замечу – двучастную: тех, кто уже довольствуется «вкусной едой, несметными богатствами или дорогими одеждами», и тех, кто только стал или приготовляется ступить на эту-то скользкую (для бессмертной души) дорожку.

Вы, обжирающиеся, уже оголодали несчастьем, уже исстрадались, родненькие, – переживает священник. – А вы, кто ещё только облизывается, вот-вот начнёте несчастничать и страдать; как только я скажу эти самые сказошные слова, приступайте. Не жрать – страдать! Страдаете? Начали?..

И здесь-то важна причинно-следственность, наилегчайшего веса:

«Поэтому и человек начинает тянуться к Господу».

***
Логика высказывания (перевод на дурацкий русский): сначала вы наедитесь, или уже наелись, потом начнёте страдать, или уже начали; страдать – как догадаться, сознать, что не хватает, не будет хватать «чего-то ценного: любви, дружбы, веры, доброты, искренности»; и вот поэтому, то есть – именно и только потому, что наелись или мечтаете наесться в брюхо, «человек начинает тянуться к Господу».

Не потому, что «всегда чего-то не хватает: зимою – лета, осенью – весны». Потому что всего много, на самом деле или пока в вожделеньях.

Вздыхаю горько и думаю, что где-то и когда-то я уже это самое, точь-в-точь это самое читывал, а и иерею, сдаётся мне, приходилось читать, да вот только он, иерей, в лёгкости своего горнего воспаренья, о прочтённом начисто позабыл.

Изгнал вон – из сознания, из памяти, как свойственно нам, людям, гнать прочь от себя страшное, хотя бы даже малую мысль о таковом.

А оно, страшное, – здесь, в полноте отягощения наличностью и надличностью:

«… А видишь ли сии камни в этой нагой раскалённой пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что ты отымешь руку свою и прекратятся им хлебы твои. Но ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил ты, если послушание куплено хлебами? Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: „Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!“ Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные „Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!“ – вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против тебя и которым разрушится храм твой. На месте храма твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня, и хотя и эта не достроится, как и прежняя, но всё же ты бы мог избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить страдания людей, ибо к нам же ведь придут они, промучившись тысячу лет со своей башней! Они отыщут нас тогда опять под землей, в катакомбах, скрывающихся (ибо мы будем вновь гонимы и мучимы), найдут нас и возопиют к нам: „Накормите нас, ибо те, которые обещали нам огонь с небеси, его не дали.“ И тогда уже мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя твое, и солжём, что во имя твое. О, никогда, никогда без нас они не накормят себя! Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: „Лучше поработите нас, но накормите нас“».

Великий инквизитор, священник, поклонившийся «зверю сему».

Квинтэссенция справедливого отношения к малым мира.

Осуждаю? Нет. Слезой умываюсь. Она у меня одна осталась. Ею и жив, наверное.

***
Кода.
А что будет, если отяготиться представлением (как фантазией голенькой!), что в нашей Второй буржуазной республике ой как не все имеют счастие «довольствоваться лишь земными благами: вкусной едой, несметными богатствами или дорогими одеждами»? Ну – далеко ведь не все. Есть несколько неудовлетворённых вполне человечков. Счёт им – по пальцам пары рук, не больше, разве нет? Но этим-то – как? В них, по логике (высказывания) некими службами зафиксирован если не избыток, то уж верно полнота «чего-то ценного: любви, дружбы, веры, доброты, искренности»? Они не страдают: не с чего страдать!

Вывод?
Они и не помыслят «тянуться к Господу».

Эдак-то, дамоспода не мои, «мы», начав с безгранично избирательных истории и истории литературы, в частности, выйдем к безгранично избирательному Христианству.

Истины в нём останется на гулькин нос, зато тяга откроется… ух, потягушечная. Как в аэродинамической трубе. В турбореактивном двигателе.

Э-эх, загуляем! Я – за.

А всё она, проклятущая потаскуха Логика.