Смех & Грех

Но вот что мне интересно узнать – юродивые смеялись или вызывали смех; или и то и другое?

Вот, к примеру, у товарища Проппа о смехе над обнажонным (юродивые часто ходили наги):
«Само по себе обнажённое тело человека нисколько не смешно. При совершенстве форм оно может быть прекрасным, как это показывает вся античная скульптура и бесчисленное множество художественных произведений. Так же, как не смешно в приёмной врача толстое тело, так не смешно на операционном столе или под стетоскопом тело обнажённое. Но как только неодетый человек или хотя бы человек, в туалете которого что-нибудь немножко не в порядке, появляется в среде вполне одетых и не думающих о своём теле людей, как уже дана возможность смеха. Причина смеха здесь та же <...>: физическое начало заслоняет начало духовное». - В.Пропп. Проблемы комизма и смеха. Ритуальный смех в фольклоре. М., 2007. С. 35.

«Комичен Дон-Кихот не своими положительными качествами, а отрицательными. Те же качества, а не его благородство, сделали этот образ всемирно популярным». - В.Пропп. Проблемы комизма и смеха. Ритуальный смех в фольклоре. М., 2007. С. 136.

Но вот Достоевский сделал Мышкина из Дон Кишота, убрав только одну черту (об этом он сам говорит) – «элемент комического». «Благородство» и «трогательность» мгновенно лишились «веса» (и Санхо Панса «похудел» до испарения из текста), дело кончилось смертью «новой Дульсинеи» и прочими бедами.

Трагедия восторжествовала. Во всей полноте козлодранья от юродивости.

В персонаже Чаплина дано (в первую голову) следующее: «При насмешливом смехе человек невольно сравнивает того, над кем смеётся, с самим собой и у себя этих недостатков не предполагает». Цель там – «плотский» смех и смех «коллективный». Но и в «Дон Кишоте» смех именно такой же. Масса смеющихся создаёт «объём» текста и скрывает нечто «под» смехом положенное, утаённое, т.е. эту как раз «массу», её отражение. Это «положенное» (отражение массы) «имеет глубокий философский характер», что тот же Пропп отметил в восприятии образа Мефистофеля у Гёте.

«Коллективное» – это, по мне, плоть великого Трикстера. В одной академической книжке, тысячу раз «исторически» проверенной (на точность автора в цитировании, в частности), прочлось, что «Сталин определяет, например, мужество как “умение подчинять свою волю воле коллектива”». Формула: «коллективный смех», равняется «мужество»? Приравнивается? Сближается? Или как два паровоза на одном пути, встречно и лоб в лоб?

И так и этак повертел формулу, усмехнулся: how are you, мистер Френсис Фукуяма? Сначала, коллективно смеясь, радовались и аплодировали, после – так же коллективно насмехаясь, издевались над несбывшимся пророчеством. Точно как над другой непобедой коллективного смеха –«царством коммунизма во всём мире». 

А как коллективно смеялись при коде СССР? Полнейший аншлаг. Коллектив мужественно ржал. Потом, после уже, отсмеявшись до слёз, начал искать предателей и изменников. Эжен Ионеско тихо плачет в уголке шизофренического абсурда.

И вовсе страшное: не подчинившиеся железной воле многомиллионного коллектива «германской нации» отщепенцы, выданные нам в образах слабосильного профессора Плейшнера и архигуманного пастора Шлага, они – как, в смысле «отражения массы»? 

***

Но тут встают в полный рост именно что герои – яркие индивидуальности, отказавшиеся от «мужества как умения подчинять свою волю воле коллектива». Горьковский Буревестник, Данко с вырванным сердцем, Маяковский с громоподобным «Я»… Встаёт, в коде, смешнейший из смешных – «тот самый» барон Мюнгхаузен, отказавшийся от «коллективного смеха» и мужества в нём, хотя его как ещё звали: «Присоединяйтесь, барон!»

…

Возьмите Гоголя и «Вечера», сплошь и только «комические», населённые «весёлой» и «смешной» чертовщиной. Это ведь не ситком, но Нечто большее. 

Пожизненный враг Христа и «религиозный философ» Василий Розанов в «Тёмном лике» ещё жостче высказался о греховности смеха, вне количественных категорий: попытался пошутить, усмехнуться – «вне Христа». «Реакционер» Константин Леонтьев ещё строже был.

Но вот иудеи посмеялись над Распятым, и не уверен, что зло смеялись, потому смеялись над «справедливо наказуемым», над «самозванцем», справедливо наказанным.

Вопросы, вопросы, вопросы…

***

Из воспоминаний психолога Владимира Леви об отце Александре Мене («Я ведь только инструмент»). Диалог начинает о. Александр:

« - Когда-то хотел я пуститься в такое исследование: юмор Христа.

- Да?.. Но в церкви…

- Из церкви юмор изгоняет не Он. Абсолют юмора – это Бог. В божественном юморе, в отличие от человеческого, отсутствует пошлость.

- А в сатанинском?

- У сатаны как раз юмора нет. Но и серьезности тоже. Сатана абсолют пошлости. Дьявол начинается там, где кончается творчество.

- А что помешало… исследованию?

- Всерьез – пожалуй, не потянул бы. Это Соловьеву только было бы по плечу.

Я молча не согласился».

Абсолют юмора – Бог. Потрясающая в своей глубине и… еретичности мысль.

***

Из Филона Александрийского: «Смех есть внешнее и земное проявление невиданной радости ума, а радость есть подлинно лучшая и благороднейшее из превосходнейших чувств. Благодаря ему душа наполняется веселием, радуясь в Боге и Создателе всего. Ибо Бог есть Творец смеха, который благ, и Творец радости».  Замечу, впрочем, что Филон Александрийский был иудеем с греческим растворителем в левитской крови. Боги греков смеялись, и ещё как смеялись. Смех (как радость) слышен и из пределов Ветхого Завета.

Любопытна в этом ключе работа Сергея Аверинцева «Бахтин и русское отношение к смеху». Близка и любопытна. 

Ну и Бог с ним со всем. «Весело рассмеёмся», как учил обрекаемых жертве мальчиков кровавый злодей и всеобщий любимец, идеал «русского инока» Алёша Карамазов.