O' mice an' men. О мышах и людях по-китайски

Тема эта постепенно выкристаллизовывалась в моём Telegram-канале, теперь переношу сюда. Прошу прощения, что начну с кусочка самопиара, но так хоть будет ясно, с какого кондачка появилась сама тема. Для тех, кто не знает или забыл, есть у меня произведение под названием «Шаньго чжуань», приключенческая фантастика, стилизованная под средневековую китайскую прозу (там сложно). Во второй книге есть следующий эпизод:

Уже на плоскогорье, в префектуре Гаомин, гигантскую статую крысы на наших глазах устанавливали аккурат перед храмом Долгого Учения, а руководил работами сам местный префект, чей ямынь находился неподалёку. Под ликование толпы на длинных столах расстелили красные полосы ткани, на которых градоправитель намеревался начертать парные девизы к началу новой эпохи, но попадались всё какие-то мелкие и затасканные. Подчинённые с разных сторон подкидывали новые и новые варианты, но ни один не казался префекту достаточно внушительным, и он лишь морщился и требовал ещё.

Я не удержался и предложил строку: «Вот, крыса в рытом бархате идёт». Правитель оживился:

— Свежо! Свежо! — и, обмакнув кисть в тушь, вывел мои слова на одной из лент. — А что же на второй?

Но мы уже покинули площадь.

— Жестокая шутка, — сказал об этом Бянь.

Стихи, из которых взята упомянутая строка, — небесная классика. Полностью звучат так:

Вот, крыса в рытом бархате идёт.
А человек приличий не блюдёт.
Коль человек приличий не блюдёт,
Зачем тогда живёт, а не умрёт?

— Была бы жестокой, если бы кто-то её понял, — ответил я. — Но, без сомнения, народ во главе с чиновниками деградировал настолько, что никто не ужаснётся и не обидится. Хвостатый истукан перед местом, где сдают государственный экзамен, каково! К чему и сохранять министерство народного просвещения, если люди поклоняются крысе, или облачаются в лоскутьё, разделяя лицо на два цвета, или, как мы недавно видели, водружают на головы нумерованные корзинки? Соратники Первого Лидера пытались изучать состав тумана, а наши современники гадают по нему на счастливый день!

Если кто не читал или не очень хорошо помнит, главный герой — рационалист, ему чужда нумерологическая эзотерика и неприятно языческое почитание новогодних истуканов, подмена ими конфуцианских идеалов. А речь у нас пойдёт об упомянутой «небесной классике». За благородный пинок в этом направлении я благодарен Ижевчанину, который давным-давно, читая ещё первую книгу, сказал, что всё оно хорошо, но странно не видеть отсылок к китайской классике, поскольку точно так же, как частью китайского культурного кода является идущий из конфуцианства этикет-ли, понятие о пути-дао и всё такое прочее, никуда не денутся из него старинные труды, такие как «Ицзин» («Книга перемен», или «Канон перемен»), «Луньюй» («Беседы и суждения», или «Аналекты Конфуция») и «Шицзин» («Книга песен», или «Канон поэзии», или «Канон стихов»). Они в культуре очень во многом, а уж отдельно в языке — и подавно. Приведённые строки — моя попытка передачи первой строфы народной сатирической песни из «Шицзина» из раздела «Песни царства Юн» (I, IV, 8). Было такое небольшое вассальное государство в нынешней Хэнани, позже поглощённое княжеством Вэй.

Называется это стихотворение по первым двум словам. Вот как оно смотрится в оригинале:

相鼠有皮、人而無儀。
人而無儀、不死何為。

相鼠有齒、人而無止。
人而無止、不死何俟。

相鼠有體、人而無禮。
人而無禮、胡不遄死。

В китайском тексте «Шицзина» используется иероглиф, который может означать и крыс, и мышей, и в единственном числе, и во множественном. Об этих грызунах «Книга песен» говорит обычно в контексте крестьянского быта: есть, мол, такие вредители, с которыми приходится бороться, они вредят урожаю и норовят пробраться в дом. Но в двух произведениях грызун — центральная фигура. Причём в означенном произведении выведен ещё и в условно положительном ключе — как существо, не потерявшее путь и ритуал, на которое адресату песни неплохо бы равняться.

Полностью «Шицзин» переводился на русский дважды. Классическим считается перевод Штукина, в 2015 году вышел перевод Абраменко. Но иногда переводились отдельные произведения, так что бывает несколько переводов для сравнения. На английский «Шицзин» переводил, скажем, Легг. У него скорее подстрочник, но по нему неплохо ориентироваться тем, кто не знает китайского. Вот он:

Look at a rat, — it has its skin;
But a man should be without dignity of demeanour.
If a man have no dignity of demeanour,
What should he but die?

Look at a rat, — it has its teeth;
But a man shall be without any right deportment.
If a man have not right deportment,
What should he wait for but death?

Look at a rat, — it has its limbs;
But a man shall be without any rules of propriety.
If a man observe no rules of propriety,
Why does he not quickly die?

Теперь перейдём к поэтическим переводам на русский. У Штукина я видел две редакции текста, они отличаются последней строфой:

Ты на крысу взгляни — щеголяет кожей,
А в тебе нет ни вида, ни осанки пригожей!
Коль в тебе нет ни вида, ни осанки пригожей,
Почему не умрешь ты, на людей не похожий?

Посмотри ты на крысу — у нее есть зубы,
А ведь ты человек без удержу, грубый,
Если ты человек без удержу, грубый,
Чего ждешь, кроме смерти? Что тебе любо?

Посмотри-ка: все слажено в теле крысином.
Ты — не знаешь обряда и не славен ты чином.
Коль ни чина нет у тебя, ни обряда,
Что же, ранняя смерть для тебя — не награда?

Вариант:

Посмотри ты на крысу — лапы, как надо.
Человек! А ни чина у тебя, ни обряда!
Коль ни чина нет у тебя, ни обряда,
Что же, смерть до срока тебе не награда?

Мне нравится перевод Абраменко, более ритмичный и, как мне кажется, ближе к оригиналу. У него не получилось вынести первые слова в начало строки, поэтому у стихов есть заголовок:

На крысу взгляни

Какой у крысы мех, смотри!
Ты ж человек, а без достоинств.
Коль человек и без достоинств,
Зачем же жить тебе? Умри.

У крысы зубы есть, смотри!
Ты ж человек, а без устоев.
Коль человек и без устоев,
Зачем же жить тебе? Умри.

Какой у крысы вид, смотри!
Ты ж человек, а без приличий.
Коль человек и без приличий,
Зачем же жить тебе? Умри.

В антологии «Поэзия и проза Древнего Востока» есть перевод этих стихов, выполненный Микушевичем с немецкого текста:

Если крыса шерсткой горда,
Хуже крысы неуч тогда,
Хуже крысы неуч тогда.
Он ведь не умер еще со стыда.

Если крыса зубами горда,
Хуже крысы невежа тогда,
Хуже крысы невежа тогда.
Он ведь не умер еще со стыда.

Если крыса проворством горда,
Хуже крысы олух тогда,
Хуже крысы олух тогда.
Он ведь не умер еще со стыда.

Ясно, что перед нами острая сатира. Некий человек настолько потерял достоинство, что даже крыса, по мнению, автора (а автор, как мы понимаем, народ) оказывается лучше него: даже у мелких, презренных животных есть свои правила в этом мире, они подчинены великому закону мирового этикета — носят полагающееся платье, действуют в соответствии с тем, что им полагается. Это тот самый этикет-ли. Который одновременно ритуал, закон, общеестественные предписания. Если же человек попирает мировой этикет, его ждёт беда.

В этом плане мне не очень нравятся формулировки «не умер ещё со стыда» и «умри». Хотя древнекитайский текст допускает разные крены, но как будто речь тут о том, что по самому естеству долго такой человек не протянет. Недаром читаем в «Исторических записка» Сыма Цяня из уст чиновника такое увещевание правителю:

Ныне вы, господин, строите свою деятельность на неправильной основе и меняете законы, этим нельзя воспитать народ. <…> В песнях Шицзина сказано: «Взгляни на крысу -тело что надо. А вот человек, не воспринимающий ритуала-разве его не ждет скорая гибель?». Если, исходя из слов этой песни, посмотреть на [ваши действия], они не сулят вам долголетия.

Но есть и другие стихи, главный герой которого — крыса (или мышь), теперь уже из «Песен царства Вэй» (I, IX, 7).

В оригинале выглядят они так:

硕鼠硕鼠，无食我黍！
三岁贯女，莫我肯顾。
逝将去女，适彼乐土。
乐土乐土，爰得我所。

硕鼠硕鼠，无食我麦！
三岁贯女，莫我肯德。
逝将去女，适彼乐国。
乐国乐国，爰得我直。

硕鼠硕鼠，无食我苗！
三岁贯女，莫我肯劳。
逝将去女，适彼乐郊。
乐郊乐郊，谁之永号。

На английском теперь могу предложить два перевода, подстрочный и поэтический:

Легг:

Large rats! Large rats!
Do not eat our millet.
Three years have we had to do with you,
And you have not been willing to show any regard for us.
We will leave you,
And go to that happy land.
Happy land! Happy land!
There shall we find our place.

Large rats! Large rats!
Do not eat our wheat.
Three years have we had to do with you,
And you have not been willing to show any kindness to us.
We will leave you,
And go to that happy State.
Happy State! Happy State!
There shall we find ourselves right.

Large rats! Large rats!
Do not eat our springing grain!
Three years have we had to do with you,
And you have not been willing to think of our toil.
We will leave you,
And go to those happy borders.
Happy borders! Happy borders!
Who will there make us always to groan?

Сюй Юаньчун:

Large rat, large rat,
Eat no more millet we grow!
Three years you have grown fat;
No care for us you show.
We’ll leave you now, I swear,
For a happier land,
A happier land where
We may have a free hand.

Large rat, large rat,
Eat no more wheat we grow!
Three years you have grown fat;
No kindness for us you show.
We’ll leave you now, I swear,
We’ll leave the land of our birth
For a happy state where
We can get what we’re worth.

Large rat, large rat,
Eat no more rice we grow!
Three years you have grown fat,
No rewards to our labor go.
We’ll leave you now, I swear,
For a happier plain,
A happier plain where
None will groan or complain.

Насчёт «риса» я не уверен, потому что, хотя рис выращивался в Китае с самых давних времён, в тексте сказано не о нём конкретно, а о всходах. Хотя параллелью дать ряд «просо — пшеница — рис» было красиво. Впрочем, кто я такой, чтобы спорить с профессором Сюем. Посмотрим на перевод на русский.

Штукин очень ритмичен и ярок:

Ты, большая мышь, жадна,
Моего не ешь пшена.
Мы трудились, ты хоть раз
Бросить взгляд могла б на нас.
Кинем мы твои поля, —
Есть счастливая земля,
Да, счастливая земля.
В той земле, в краю чужом,
Мы найдем свой новый дом.

Ты, большая мышь, жадна,
Моего не ешь зерна.
Мы трудились третий год, —
Нет твоих о нас забот.
Оставайся ты одна, —
Есть счастливая страна,
Да, счастливая страна.
В той стране, в краю чужом,
Правду мы свою найдем.

На корню не съешь, услышь.
Весь наш хлеб, большая мышь.
Мы трудились столько лет —
От тебя пощады нет.
Мы теперь уходим, знай,
От тебя в счастливый край,
Да, уйдем в счастливый край,
Да, уйдем в счастливый край.
Кто же в том краю опять
Нас заставит так стонать?

Абраменко более плавен, добавляет к китайскому тексту свои образы:

Большая крыса

Большая и прожорливая крыса,
Не ешь ты проса нашего и риса!
Три года на тебя мы гнули спины,
Но нас не замечал твой глаз крысиный.
В далёкие края уйдём однажды,
В страну блаженства, где счастливый каждый,
В страну блаженства, где счастливый каждый!
В ней милость — всем защитник и хранитель,
На той земле найдём свою обитель.

Большая и прожорливая крыса,
Не ешь пшена ты нашего и риса!
Три года труд наш был твоим уловом,
Ты нас не привечала добрым словом.
В далёкие края уйдём однажды,
В страну блаженства, где счастливый каждый,
В страну блаженства, где счастливый каждый!
В ней всем защитник и хранитель — милость,
На той земле отыщем справедливость.

Большая крыса, не плоди невзгоды,
Не поедай на нашем поле всходы!
Три года набивали твои склады,
Не получили никакой награды.
В далёкие края уйдём мы скоро,
Там есть страна блаженного простора,
Там есть страна блаженного простора!
В ней милость — государь, она и правит,
Кто нас скорбеть на той земле заставит?

Наконец, Микушевич даёт множественное число и пишет так, что оттенки вновь смещаются:

1

Мыши, не ешьте наше зерно!
Три года ели вы наше пшено.
Так объедаться, мыши, грешно.
Вы не уйдете? Что ж, решено!
Нам остается только одно.
Если нам счастья здесь не дано,
В другой далекой стране оно.
Там правда ждет нас давным-давно.

2

Мыши, не ешьте наше зерно!
Мы без пшеницы — в который раз!
Так объедаться, мыши, грешно.
Снова пропал наш зимний запас.
Нам остается только одно.
Если совесть вам не указ,
Мы переселимся в добрый час.
Где-то ждет справедливость нас.

3

Мыши, не ешьте наше зерно!
Всюду раздолье вашим зубам.
Так объедаться, мыши, грешно.
Не прокормить вас нашим хлебам!
Нам остается только одно:
Не наниматься к таким господам.
Мы будем рады новым местам.
Плакать нам не придется там.

О мыши ли? Нет, не о мыши. О чрезмерном сборе подати с населения. В данном случае «большая мышь/крыса» в единственном или множественном числе (а это всё контекстуально в китайском, тем более в древнекитайском) — это правитель или его люди, обирающие крестьян (у Микушевича вырисовывается больше землевладелец, притесняющий арендаторов). Отсюда и плач, и мечты, что однажды из страны «большой мыши» они уйдут в другую, где не будет лишений, а будет человечность — тот самый идеал, которого так искала конфуцианская мораль в вопросах государственного правления.

Под названием «Вэй» у нас проходит два китайских государства тех времён. В книге за переводом Штукина почему-то говорится:

Царство Вэй — удел Вэй, песни которого собраны в настоящей главе, в отличие от царства Вэй (см. примеч.), представлял собой небольшое княжество, занимавшее незначительную территорию в пределах нынешней провинции Шаньси. В 660 г. удел был поглощен княжеством Цзинь.

Но мне кажется, что это ошибка, потому что данный раздел по-китайски именуется 魏 風, а значит, речь идёт всё-таки о том Вэй, которое просуществовало до середины III века до н. э. и было завоёвано царством Цинь при объединении Китая. Насколько мы помним, империя Цинь отличалась крайне суровыми законами и нелюбовью к конфуцианцам.

Это то, что я хотел сказать о мышках. А то ведь есть ещё мошки. Мошки — совсем другое дело. О них в другой раз.

️

Картинка — из «Шедеврума».