Слово Мастеру: Ганс Христиан Андерсен (2 апреля 1805 — 4 августа 1875)
Автор: Анастасия Ладанаускене
Моя жизнь — прекрасная сказка, богатая событиями, благословенная. Если бы в детстве, когда я бедным мальчиком один пустился по белу свету, меня встретила могущественная фея и сказала бы мне: «Выбери себе дорогу и цель, и я, в соответствии с твоими дарованиями и разумными возможностями, буду охранять и направлять тебя!» — и тогда моя судьба не сложилась бы счастливее, мудрее и лучше. История моей жизни поведает миру то, что она говорит мне: Господь милостив и всё творит к лучшему.
В 1805 году в городке Оденсе в бедной каморке жила молодая пара — муж и жена, бесконечно любившие друг друга: молодой двадцатилетний башмачник, богато одарённая поэтическая натура, и его жена, несколькими годами старше, не знающая ни жизни, ни света, но с редким сердцем. Только недавно вышедший в мастера муж своими руками сколотил всю обстановку сапожной мастерской и даже кровать. На этой кровати 2 апреля 1805 года и появился маленький орущий комочек — я, Ганс Христиан Андерсен.
Дом Андерсена в Оденсе
Я рос единственным и потому балованным ребёнком; часто мне приходилось выслушивать от матери, какой я счастливый, мне-то ведь живётся куда лучше, чем жилось в детстве ей самой: ну прямо настоящий графский сынок! — говорила она. Её саму, когда она была маленькой, выгоняли из дому просить милостыню. Она никак не могла решиться и целые дни просиживала под мостом, у реки. Слушая её рассказы об этом, я заливался горючими слезами. Старая Доменика в «Импровизаторе» и мать скрипача в романе «Только скрипач» — два типа, в которых я старался изобразить свою мать.
Интерьер дома
Отец мой, Ганс Андерсен, предоставлял мне во всём полную свободу; я был для него всем в жизни, он жил только для меня! Всё своё свободное время он посвящал мне — делал мне игрушки, рисовал картинки, а по вечерам часто читал нам с матерью басни Лафонтена, комедии Гольберга и «Тысячу и одну ночь» . И только во время чтения я замечал на его лице улыбку — в жизни вообще и в ремесле ему не везло.
Я почти никогда не сходился с своими сверстниками и даже не принимал участия в играх школьников во время перемен, оставаясь в классной. Дома у меня в игрушках недостатка не было. Чего-чего ни делал мне отец! Были у меня и картинки с превращениями, и двигающиеся мельницы, и панорамы, и кивающие головами куклы. Любимейшей игрой было шить моим куклам наряды или сидеть во дворе под единственным кустом крыжовника, который с помощью передника матушки, повешенного на метлу, изображал мою палатку, убежище в солнце и в дождь.
Сад за домом Андерсена
Там я сидел и смотрел на листья крыжовника, которые росли и развивались день за днём на моих глазах — маленькие зелёненькие почки становились под конец большими сухими жёлтыми листьями и опадали. Вообще я был большим мечтателем и, гуляя, часто даже закрывал глаза. Под конец все стали думать, что у меня слабое зрение, а как раз, наоборот, оно всегда было у меня очень острое.
Автопортрет (ок. 1830)
О жизненном ненастье
В моей жизни был период детства — оно давно минуло, отрочества у меня не было вовсе, а юность только началась теперь: предшествовавший ей период жизни был просто каким-то мыканьем по волнам, борьбой против течения. Только теперь, на тридцать четвертом году моей жизни, началась для меня настоящая весна, но весна ещё не лето, и весною выдаются серые, ненастные дни, необходимые для того, чтобы развилось в нас то, что должно созреть летом.
Оглядываясь назад на эти «серые и ненастные дни» теперь, когда переживаешь тихую, благодатную пору жизни, невольно улыбаешься своей прежней чувствительности ко всякого рода тучкам.
О путешествиях
Путешествие — лучшая школа для писателя.
Путешествие всегда было для меня тем подкрепляющим, освежающим душу купанием, тем жизненным напитком Медеи, от которого вновь возрождаешься и молодеешь.
Письменный стол и дорожные вещи писателя
Я люблю путешествовать совсем не ради того, чтобы искать материал для творчества, как это высказал один рецензент в статье о «Базаре поэта» и как потом повторяли за ним другие. Я черпаю идеи и образы в собственной душе, и даже жизни не хватит, чтобы исчерпать этот богатый источник. Но для того, чтобы переносить всё это богатство на бумагу, нужны известная свежесть, бодрость духа, а ими-то я и запасаюсь во время путешествий.
Ника Гольц. Иллюстрация к книге сказок Г. Х. Андерсена
О сказках
Первая моя сказка находится в «Теневых картинах» в главе «Брауншвейг», где я иронизирую над драмой «Три дня из жизни игрока». В этой же книге можно найти и зародыш «Русалочки».
Первый выпуск «Сказок» вышел в 1835 году вскоре же после «Импровизатора» и не встретил особенного одобрения. Напротив, многие даже сожалели, что автор, только что, по-видимому, сделавший шаг вперёд в «Импровизаторе», сейчас же опять подался назад, взявшись за такие пустяки, как сказки. Словом, меня упрекали именно за то, что заслуживало поощрения и похвалы, за старание выйти на новый путь творчества. Многие из моих друзей, те именно, чьё мнение я особенно ценил, тоже советовали мне бросить писание сказок; одни говорили, что у меня нет таланта к этому и что это вообще не в духе времени, другие полагали, что уж если я желал пробовать свои силы в этой области, следовало предварительно изучить французские образцы.
В первом выпуске находились сказки, слышанные мною в детстве, я только пересказал их по примеру Музеуса, сохранив, однако, тот же самый язык и тон — простой, естественный и, по-моему, наиболее подходящий. Но я знал, что учёные критики будут порицать меня как раз за этот язык, и вот, чтобы поставить читателей на нужную мне точку зрения, я и назвал свои сказки «Сказками для детей». Сам же я всегда имел в виду, что пишу их не только для детей, но и для взрослых.
Одно из первых изданий (1837)
Влечение к этому роду творчества всё усиливалось во мне, и я не мог преодолеть его, встреченные же мною проблески одобрения именно названной оригинальной моей сказке заставили меня попытаться написать ещё несколько оригинальных. Через год вышел второй небольшой выпуск, а скоро и третий, содержавший в себе самую большую из оригинальных моих сказок «Русалочку». Она-то главным образом и обратила внимание на это новое явление в литературе, и внимание это всё возрастало по мере выхода в свет новых выпусков. Выходили они обыкновенно к Рождеству, и скоро как-то даже вошло в обычай украшать елку книжкой моих сказок.
Бумажный трубочист, вырезанный Андерсеном
Передавал я эти небольшие сказки тем же самым языком, теми же выражениями, как рассказывал их детям и устно, и наконец пришёл к тому убеждению, что такая манера передачи их лучше всего соответствует всем возрастам. Детей более всего забавляла самая фабула сказок, взрослых интересовала вложенная в них идея. Сказки мои стали любимым чтением и для детей, и для взрослых, чего, по- моему, и должен в наше время добиваться всякий, кто хочет писать сказки. Убедившись в том, что они начинают открывать себе доступ всюду, ко всем сердцам, я откинул слова «для детей» и выпустил следующие выпуски уже под заглавием «Новые сказки». Все они были оригинальными, и их приняли так хорошо, как я только мог желать, и я боялся лишь одного, что мне не удастся поддержать такое благоприятное отношение к ним каждым новым выпуском.
Как, бывает, вырубают себе ступеньку за ступенькой в отвесной скале, так и я отвоёвывал себе шаг за шагом прочное место в датской литературе и, наконец, добился того признания и поощрения, которые могли способствовать дальнейшему развитию моего таланта куда больше, чем резкая, беспощадная критика. Внутри меня просветлело, я успокоился и проникся уверенностью, что всё, даже и горькое, в моей жизни было необходимо для моего же развития и блага.
«Соловей» в исполнении Иннокентия Смоктуновского
Иллюстрация Ники Гольц
Сказки были переведены почти на все европейские языки, на немецком, английском, французском и других языках появилось даже несколько различных переводов, выдержавших много изданий и продолжающих издаваться и теперь. Оказалось, таким образом, что я с помощью Божией сам нашёл верную дорогу, вопреки указаниям критиков, советовавших мне «изучать французские образцы».
Сказки сами приходят ко мне. Их нашёптывают деревья, они врываются с ветром… У меня масса материала. Иногда мне кажется, будто каждый забор, каждый маленький цветок говорит: «Взгляни на меня, и тебе откроется история всей моей жизни!» И стоит мне так сделать, как у меня готов рассказ о любом из них.
Портрет кисти Кристиана Альбрехта Йенсена (1836)
О поэзии
В человеческой душе есть такие тайники, куда не позволяешь заглянуть никому даже из близких людей; у поэта часто из этих тайников раздаются звуки, и не знаешь хорошенько — поэзия это или действительность? В сказке моей жизни также иногда звучат такие мелодии; они выливались у меня совсем бессознательно, лишь поэтическое настроение могло облечь в слова то, что волновало душу и во сне и наяву…
Поэзия
Поэзия — мечты в действительность стремленье.
Гармония страстей в хаосе бытия;
Поэзия — небес земное отраженье,
Поэзия — всех чувств и мыслей выраженье;
Пусть близится мой путь в загробные края,
Я знал поэзию, она была — моя!..
За облака взбегают горы,
И водопады, и леса;
И видят, близко видят взоры
Обитель Бога — небеса…
Там дремлет мысль, но сердце слышит,
Что мир поэзии с ним дышит!
При тусклой лампе, под землёю,
Стальною киркой камень бьёт
Работник шахты и с тоскою
Одну и ту же песнь поёт;
Пред ним в мечтах семья родная,
А с ней — поэзия живая!..
В пороховом дыму поляны,
За лесом город — весь в огне…
Там башни падают титаны,
Там смерть гарцует на коне,
Там пули сыплют знойным градом,
Там бьёт поэзия каскадом!..
Плывёт корабль…
В глубоком трюме
Попарно скован груз живой…
Застыло море в тяжкой думе…
Чу, плеск раздался роковой:
Двумя рабами меньше стало!
И здесь — поэзия витала…
Скалистый остров в море дальнем;
Могила… В ней — колосс земли,
Умерший странником опальным…
Проходят мимо корабли…
И этот остров, эти волны —
Поэзии высокой полны!..
Когда любовь твою оценит,
Когда мечты твои поймёт
Она — чьё сердце не изменит,
Кого своей твоё зовёт, —
Когда она без слов всё скажет,
Тебя поэзия с ней свяжет!..
Когда твой лучший друг забвенью
Предаст заветы лучших дней
И в жертву чуждому глумленью
Отдаст цветы весны твоей,
И дружба холодом повеет —
Тебя поэзия согреет!..
Ребёнка грёзы, тихий ропот
Старухи-памяти седой,
Разбитой жизни горький опыт,
Очаг с покинутой женой
В кругу детей… Семьи руины…
Во всём — поэзии картины!..
А звуки музыки, а пляска,
А знойной молодости хмель!
А зрелых лет живая ласка,
Могила — дней преклонных цель!..
Вся жизнь и все её стремленья
Несут поэзии волненья!..
Я чувствовал себя и сильным, и свободным,
Душа моя плела из радостей венец…
Пусть радостям земли, живым и благородным,
Как листьям и цветам под вихрем дней холодным,
В дни осени моей — безрадостный конец,
Всю жизнь мою согрел поэзией Творец!..
1832
Перевод Аполлона Коринфского
Акварель Карла Хартманна (1845)
О поэме жизни
Сказка моей жизни развернулась теперь передо мною — богатая, прекрасная, утешительная! Даже зло вело к благу, горе к радости, и в целом она является полной глубоких мыслей поэмой, какой я никогда не был в силах создать сам. Да, правда, что я родился под счастливой звездой! Сколько лучших, благороднейших людей моего времени ласкали меня и открывали мне свою душу! Моя вера в людей редко была обманута! Даже тяжёлые, горестные дни имели в себе зародыши блага! И все перенесённые мною, как мне казалось, несправедливости, каждая протягивавшаяся мне — часто нежелательно суровая — рука помощи в конце концов всё-таки вела к благу!
По мере того как мы приближаемся к Богу, всё печальное и горестное испаряется; остаётся лишь одно прекрасное; оно словно радуга сияет на тёмном небосклоне.
***
***