День ,когда Константинополь стал Стамбулом
Автор: Андрей ЛаниусРассказ болгарского писателя
…О, Видул, Видул, пошто не послушал я тебя!
Не послушал, а теперь, закованный в кандалы, жду смертного своего часа. Надо бы мне было схватить царевых посланцев, как только они вошли в мою крепость, — предупреждал ты меня, а я тебя не послушал, Видул. Думал: смогу их убедить и царство спасти, ан не вышло. Обманула меня надежда остаться верным долгу в тяжкий для державы нашей час.
А посланец царев, Гульдар, ясно мне сказал: «Не послушаешь его светлости, пропадешь. Хочет он, чтобы ты на болярском совете в Тырнове одобрил раздел царства».
Я ему ответил: «Я против раздела и, пока я катепан крепости, никого я не боюсь». Но обманулся я и в начальнике моих стрелков, и вот сижу окованный. Бог свидетель, Видул, да и не один бог — все видели, что я сделал, когда накинулись на меня царевы прислужники — троим головы проломил, двоих мечом пропорол и не набрось изменник мне веревку на шею, все кончилось бы не так, как задумал Иван-Александр. Увы, слишком положился я на свой меч и тем себя погубил.
Прежде чем к главному перейти, дам тебе совет — бойся, Видул, обмана и не повторяй моей глупости, не бери на службу изменника, хотя он предал не меня, а моего врага. Кто одного предал, тот и другого предаст, коли ему выгодно окажется. Царь это знал и нашел, кого из моих слуг подкупить, чтобы меня одолеть…
Прости, Видул, начал я издалека, но многое мне надо еще сказать, а времени нету. Поутру придет в подземелье Гульдар и случится одно из двух: либо поеду я в Тырново и на, болярском совете отвечу «да» на предложение царя Александра поделить царство между двумя его сыновьями, либо здесь, да без промедления, смерть приму.
Попросил я прислать мне дьякона из церкви вроде бы для того, чтобы исповедаться, а по правде сказать, чтоб записал он то, что я ему велю, и передал тебе и сыну моему, коли он сумеет убежать из Тырнова прежде, чем туда дойдут худые вести про меня. (Дьякон мне верен — я его мать у турок выкупил.)
Но не буду терять времени. Думал я, Видул, долго думал, что мне делать. Скажу «да» и останусь катепаном Брандовея, буду приказывать моим людям — ты сам знаешь, как сладко приказывать. Знаешь, что значит ехать верхом во главе воинов и слышать за собой и вокруг себя «хрясь, хрясь» — треск костей, рассекаемых острым мечом.
А у моих воинов мечи острые и сердца горят ненавистью к басурманам, что три раза опустошали наше царство и уводили в плен и рабство всех, кто не успел попрятаться… Мы-то надеялись, что царь поведет нас против неверных, а вместо этого Александр замыслил поделить надвое наше царство! Враги сплачиваются и объединяются, а мы разобщаемся!
Не страшны нам, дескать, басурмане — убеждали меня царевы посланцы… Сила, мол, креста непобедима… Говорят это мне, — мне, кто всю жизнь в битвах провел и за крестом шел, но ни разу еще не видал, чтобы крест сам замахнулся, сам врага поразил или отбросил. Топтали басурманские кони знамя Христово на моих глазах и перед божьими очами, что смотрят с небес, но подал ли бог кому знак, что видит, прогневался ли на кого?
Не страшны, мол, басурмане — увещевают меня те, кто их и в глаза не видел… Говорят это тому, кто у басурман пленником был, на цепи у них три месяца сидел! Эти басурмане вроде бы дикие, да чуть кончится сражение, ставят мавзолеи над убитыми гази и провозглашают их святыми. Фракия полна этих мавзолеев. А видел ли ты, Видул, памятник над могилой нашего воина или болярина? Оглянясь, посмотри и, коли увидишь где — порадуй меня этим известием.
Чему нас учит Священное писание (да простит меня господь!)? Учит нас: «не убий, убийство — грех», а их вера, басурманская, говорит им, что за убийство во славу веры и пророка ждет их вечная жизнь за гробом, вечное райское блаженство. Их воины не боятся смерти, а с радостью умирают в бою!
А еще они знают, что коли уцелеют, то получат нашу землю и наши крестьяне будут работать на них.
Басурмане, мол, неопасны. И кто это твердит? Сам царь. Словоблудие — вот что такое его лживые слова… Да! Ложь перед лицом врага! Чтобы вооружиться, басурманину нужна палка да железный наконечник. Один кузнец за день делает двести наконечников, было бы железо, а оно у них есть — венецианцы им дали его целые горы, потому что ненавидят греков и хотят захватить всю торговлю в свои руки…
А что ест воин пророка? За весь день горсть проса и миску йогурта. Кислого молока, разведенного водой. И каждый из этих воинов может завтра стать пашой, если прославится в битвах. Султан не спрашивает, ни чей он сын, ни кто его отец с матерью, а назначает его пашой за его собственные дела. Оттого-то эти воины так и опасны, что это войско будущих пашей!
Понял, Видул?
А султаны эти, над которыми наш Александр потешается за то, что они не знают, что такое вилка и ложка, эти султаны, сев на престол, убивают всех своих братьев… Убивают их по закону божьему, с разрешения и согласия их пророка. Ибо поняли они: нет ничего опасней для государства, чем разделение его на маленькие царства. Нет ничего опаснее носящих корону братьев, которые готовы выколоть друг другу глаза.
Вон сербские цари, братья родные и двоюродные, перебили друг друга! Да и мадьярские и византийские… Разве не ослепил Андроник отца своего? Разве не зарубил своего брата Исаак Первовенчанный? Мы слепы, и смотрим, да не видим, а басурмане видят. Оглядываются назад и смотрят вперед. И далеко видят. Убивают наследников престола, чтобы иметь сильного правителя, сильное государство, единое и неделимое. А мы — наоборот.
О царь, слепец, неужто ты ничему не научился за эти тридцать девять лет, пока правил Болгарией? Неужто ты не опомнился? Неужто не содрогнулся от ужаса? Неужто ума не набрался?
Нет и нет! Нет, ибо не слышишь ты вокруг себя ничего, кроме осанны. А в Священном писании сказано: «Толки глупого в ступе пестом вместе с зерном, не отделится от него глупость его». Царь наш прогнал непокорных боляр, дабы никто не мог говорить ему правду в глаза, а оставил угодливых монахов, чтобы они льстили ему и славили его. Собрал их, чтобы они писали книги и восхваляли его за то, что он «христолюбив» и «светильник», что поступь у него величава и щеки румяны. И за это он роздал половину земель монастырям, чтобы было где жиреть монахам. На святую Богородицу Петричскую, Видул, царь Александр Тырновский отдал им все земли, что между рекой и Красной стеной, со всеми лесами, лугами, людьми, селами и стадами. С этих земель катепан крепости, бывало, собирал триста вооруженных всадников, а теперь они обрабатывают виноградники отца игумена, чтобы было чем заливать брюхо служителям божьим.
Говорю это не потому, что ненавижу Александра. Нет! Он из начальника стражи в Жабокреке сделал меня катепаном Брандовея, но те слова, Видул, что ты тогда мне сказал, я запомнил и никогда не забуду: «Царь назначает тебя катепаном не из благодарности — такого он не делает, а оттого, что он сообразителен и знает, что не найти ему лучшего катепана для пограничной крепости, чем ты, раз ты, имея всего восемьдесят человек, сумел отогнать триста всадников и принести ему седла двенадцати из них»…
Знаю: скажи я перед всеми болярами «да» — могу стать катепаном и Тырновграда и первым среди приближенных царя… И лесов, где я буду охотиться, будет у меня больше, чем у Драгшана… Будут у меня и кони, уступающие лишь царским, и меч с золотой рукоятью.
Знаю, что так будет, но знаю, Видул, и другое: недолгой будет моя радость, да и царева тоже, ибо царство, поделенное на два, все равно завтра или послезавтра растопчут копыта басурманских коней… Ежели мы не опомнимся и не объединимся. Ежели не сохраним царства в целости и не обережем сами себя.
Знаю, что ничтожно это «ежели», знаю, что надежда слаба, но коли сбудется она, то государство наше будет спасено. Коли то, что меня нет на совете, заставит других призадуматься — боляр и катепанов, у которых Александр собирается для вида просить согласия на раздел… Коли известие о моей смерти заставит Александра отказаться от раздела…
Я этого не увижу, меня завтра похоронят, не отпевая, и не на кладбище, а здесь, под полом этой кельи.
Мне уж и могилу выкопали, чтобы сильнее обуял меня страх перед смертью. Придумал это Гульдар, а может, и царь его подучил, чтоб меня запугать… Эх, не успел я ему, Гульдару, голову отрубить, когда меч был у меня в руке, а теперь поздно. Он вроде как ждал этого и отскочил к дверям, да и кольчуга была у него под одеждой. Но какой толк отрубать голову Гульдару, какой толк, коли пустая царская голова надумала делить царство, она-то все равно бы осталась, а она выше всех в царстве.
О чем только не передумает человек, когда он смотрит на свою могилу. Думаю и я. Не стану лгать, будто все мои мысли в этот миг лишь о разделе государства. И о басурманах, что идут на нас с Востока. Грешные мысли барабанами бьют мне в уши: «Пошто сам против себя меч обращаешь, человече? Пошто по доброй воле с белым светом расстаешься? И со всем, что есть на нем? Ты, Никола, катепан, что ведро вина выпиваешь и по три дня охотишься, что зубами кости жареного барашка, как соломинки, разгрызаешь? А сколько еще на свете барашков, которых можно зажарить! Сколько рыбы в реках… (Ох, до чего я люблю ушицу.) Скольких еще кабанов можешь ты убить, на скольких быстрых конях скакать… Скольких жен перелюбить. А ты расстаешься с этой землей и со всеми ее утехами…
Прощай, Видул…
Дьякон скажет тебе, где меня зароют, но ты не ищи этого места, кому нужны чьи-то кости? А письмо мое царю, прошу тебя, прочти и ему передай.
Письмо царю
От Николы царской милостью катепана Брандовея — поклон!
Царь, сказал я твоим посланцам «нет». Повторяю это и тебе.
Лучше умру, но не приду на твой царский совет и не соглашусь, чтобы ты делил царство между сыновьями.
Я, царь, не видал еще, чтоб глухой стал слышать, чтоб слепой прозрел, а глупец поумнел, но коли у тебя осталась хоть капля разума, положи в один мешок сына своего Страцимира, а в другой — Шишмана, брось жребий и кинь одного из них в Янтру. Пусть останется у тебя один сын и один царь у Болгарии в этот грозный для державы нашей час. Потом собери войско и двинь его на басурман. Эх, быть бы мне начальником этой конницы! У тебя попросил бы я лишь железа и корма для лошадей. Вихрем пронесся бы я от Филиппополиса до Одрина. И клянусь тебе, вихрь этот смел бы все на своем пути…
Пошто, о слепец, сооружаешь ты крепость за крепостью? Пошто переводишь камни и известь, чтобы прикрыть стенами грудь воинов? Взгляни на басурман — строят ли они крепости? Нет, они их разрушают: Димотику они сровняли с землей. От Галлиполи не оставили камня на камне. Они не строят крепости, потому что не обороняются, а нападают. Воины их уповают не на стены, а на свои мечи и свою силу. Взгляни, в какое войско они превратили наших сыновей! В каких янычар!
Забудь о крепостях! Это крепости, уже отданные врагу. Крепость воина — сердце. Воин тогда воин, когда он сражается и побеждает. Купи железа, хлеба и овса. Вели согнать коней! Отрежь языки твоим льстецам, что предают тебя своими елейными речами. Выбери мужей достойных, поставь их во главе войска и поведи его, а не то покорят нас прежде, чем мои кости истлеют в земле.
Долго ты был глух и слеп, Александр. Это говорит тебе тот, кто стоит одной ногой в могиле… Страх смерти не самое сильное на свете. Я, Никола, не испугался смерти и предпочел с жизнью расстаться, чем сказать «да» и одобрить твою царскую глупость.
Кланяюсь тебе из могилы.
Катепан Брандовея.