Великая Тартюфия

Вынося из своей жизни нечто надоевшее, старое, и силясь возвести прежде невиданную новизну, человек прежде всего и уж верно прежде многого прочего сносит символы «отжившего», и на их место водружает символы новизны, нечто вновь изобретенное и, скорее всего, щедро политое алой кровью павших борцов, героев; водружает сплошь и рядом на старые постаменты, а нет – так точно на прежние фундаменты.
Так было во время оно, так оно происходит теперь, так оно будет происходить и впредь.

Символы начальнее хлебов и свободы всякого Великоинквизиторства.

Символы на фундаментах горделивой тщеты человечества.

В этом главный недосмотр Фёдора Достоевского и выписанных им искушений..

В этом главное заблуждение иванов карамазовых.

Они понуждаемы блудить и блуждать, без разницы – в «психических» атаках или змеиным ползком во власть и богатство: всё одна пустыня или дебри. Самоволя. Безумие. Страшная сила красоты.

(Никто же, наверное, не сомневается в том, что романный Иван символом грядущих перемен избрал отвратительного Смердякова, а стал таковым прекрасный Алёша. Как никто не сомневается в том, что прекрасно-позитивный символизм обернулся отвратно-упадочническим декадансом. Но это частности.)

В дело.

***
В далёком 1886 году некий грек, поэт с псевдонимом Жан Мореас* (1856 – 1910 гг.) сочинил и опубликовал «Манифест символизма». Ну, о русских поэтах-символистах многие, надеюсь хотя бы слышали. Пока – не о них, хотя и о них тоже: символисты и в России символисты. В России даже, наверняка символистее самых символистых западных: «во всём дойти до самой сути у бездны мрачной на краю».

Так вот, кредо символизма заключено было (и есть заключено, и будет) в одной простейшей мысли, именно: суть произведения искусства как квинтэссенции мысли и чувства отыскивается и обретается не в форме, не в сюжете, но в Идее, выраженной посредством Символа.

Условно и общо – истина не в хлебах (матерьяльном-видимом), но в свободе (идеальной-фантазийной), свободе самовыражения свободного (от «хлебов») художника. Ещё условнее и общей – на самом деле может быть чорт знает что, однако это «самое дело» не следует понимать и принимать всамделишностью, а следует «зрить в корень», через магический кристалл символа – в истину Идеи. Там – суть всего.
Легко заметить (легко – на мой взгляд), что из этакого конструкта там и сям начинают выторчивать ножки, рожки и прочие оконечности Абсурда, свободного от нерушимостей причинно-следственных вязок, от «формы» и «сюжета», но при этом составляющего одну из основных опор реальности, реальной жизни человека – существа, усматривающего символы и идеи из самого даже отсутствия, но не символов и идей как таковых, а себя самого. Ну, точно как провозгласил великий авторитет именем Декарт: «Я мыслю (это), следовательно, я существую». Или, по Нитше – «фактов нет, есть интерпретации».

***
Таково предвестие. Весть – об одном незначительном, но и ой сколь много значащем факте. Факте искусства, на котором сошлись некоторые весьма известные имена.
Началось с того, что после смерти Чарлза Диккенса некий художник, англичанин Самюэл Люк Филдес, вырезал гравюру, в гравюре изобразил кабинет почившего писателя, где всё было точно как при жизни его – точно недавний обитатель этого пространства и творец вот-вот возвратится.

Один элемент обстановки кабинета и, соответственно, гравюры, привлёк внимание другого художника – Винсента ван Гога, нашедшего весьма и весьма символичным изобразить отсутствие персонажа выставкой к рампе «близкой» и «родной» ушедшему вещи, именно – стула, кресла, седалища. (Ну, что может быть органичнее, чем связка «человек-творец-стул»?).
Ван Гог, переживающий отъезд Гогена (1888 год) пишет картины с этим символом:

 «Кресло Гогена» (со свечой в подсвечнике на месте сидения) и, ответкой, «Стул ван Гога с его трубкой».

Прошло известное время – ван Гог стал знаменит, равно как его полотна, однако, раз уж сам художник не стоил ровным счотом «ничего», то оставшиеся от него «вещи» как символ его отсутствия-присутствия получили цену, и цену буквально заоблачную.

Искусствоведы по этому случаю насочиняли томы и томы исследований и интерпретаций, желающие вникнуть всегда могут найти и обчитаться; я же – чуть об ином. О Символе и об Идее. Об идее утверждения наличия через отсутствие. Идее сколь «вечной», столь и сиюминутно-текущей, сколь общей, столь и частной, личностно-единичной, сколь ограниченной, столь же и общечеловеческой.

Пример: нашевсёлого Пушкина нет (умер), а памятник ему стоит, поставленный на «всенародные» деньги**, открытый во время оно на Москве, со стечением толп и знаменитостей, авторитетных и авторитетнейших; и много других памятников ему же, и все – «всенародные», твердящие наличие через отсутствие; не «нерукотворных» памятников, как сам покойный мечтал, а вполне матерьяльных, ценимых как оцененных – как, положим, стулья ван Гога, но в своём, разумеется, роде.

Апофатическое, или негативное «богословие». Во всей позитивности оного.

Другой пример, в пояснение первому: в ближней ко мне деревне есть дом, имитация фахтверка, хозяин дома – четверть-олигарх (полных олигархов ведь у нас теперь уже нет – самовывелись); с некоторого времени над верандой этого дома вывешен красный флаг с золотыми серпом и молотом – в ознаменование, вероятно, очередного Победного юбилея и близкого Парада, как символ, как идея наличия через отсутствие; потому так, что воскресни, положим, настоящие победители 45-го, не трудно представить, что бы ожидало теперешнего «символиста» в их фантастическую встречу – и «символиста», и дом и стулья в нём, хоть со свечами, хоть с трубками (мира).***

Его бы расстреляли. В «лучшем» случае – отправили под Магадан. На Соловки. Куда всем макарам – торная дорожка.

Пример третий, в развитие второго: Символ, как гнездилище и прятки Идеи, по утверждению знатоков «символического» дела, «может быть многозначным, не очевидным или сложно истолковываемым, но он должен подчинять себе творческую работу»; «знамя Победы» над верандой дома четверть-олигарха символизирует (несёт в себе) национальную Идею, провозглашонную и утверждаемую первым лицом в государстве – патриотизм; вывеска флага есть не что иное как частный случай творческой работы одного из множества сознаний по истолкованию настоящего через призму великого исторического факта, а с фактом – идеи, внесённой в оборот политтехнологами (в отсутствие идеологии государствообразующих идеологов у нас тоже нет); при этом сознание домовладельца может быть на самом деле исполнено верою в то, что он, этот человек, при всех его достоинствах и недостатках, является, как и все прочие, т.е. «мы», как даже и последний на деревне сельский пролетарий, подлинным «наследником» и Победы и бессмертного подвига её героев; но так ли это «на самом деле»? то есть так ли это, если снять с холста позднейшие намалёвки натяжек, подтяжек и казуистических махинаций; ведь наличны две розные, находящиеся в непримиримом антагонизме идеи: идея тех, кто создал этот символ, кто утверждал его в сознаниях четыре с половиною десятилетия после Факта, и идея тех, кто не придумал ничего лучшего, как усесться на все стулья разом – пустые стулья Диккенса, ван Гога, Гогена, Пушкина, Сталина, Екатерины Второй и Гайдара первого, на стулья со свечой в подсвешнике, с курительной трубкой и с тёщиными бриллиантами, зашитыми в сиденье.

Великое искусство.

(О «бритвой по горлу, и в колодец», как исходе конфликта двух идейно хозяйствующих субъектов, лучше помалкивать.)

***
Чем пока прикончить? Да хоть тем, что если бы и весь народ вышел, стулья останутся.
И ещё тем, что вышедших следует сберечь и приумножить – на что-нибудь, пускай на чисто символическое. Как Нитше приумножил Христианство колумбовым решением: «Где древо познания, там Рай: так вещают старейшие и новейшие змеи».

В переводе на моёяз, это то же, что была бы «Идея», а символов у нас завались.

Многозначных и многовместительных. Старейших и новейших. На всех достанет. См., к примеру, нарочитую, едва не «бухгалтерскую» символику главного храма Вооружонных Сил РФ.

Но ведь больше – дальше: символ может выводить к «идее» в «Идее», но это уже «почти» конспирология, из области спецслужб и частно-государственного партнёрства спецсыщиков.
Если «Идея» чужая, тем лучше. «Европейская» идея Петра вошла в Московское Царство как в масло нож, «коммунистская» идея Маркса в интерпретации Ленина взрезала Империю, «Имперская» идея Сталина отсекла лишнюю сущность «интернационалки». Но у кого повернётся язык объявить, что идея Победы в войне за Советский Союз и за «советский» образ жизни органична и «единокровно родна» нынешним, «патриотическим» капитализму и буржуазности как образу жизни подавляющего всё и вся большинства?

Разве у циника и лицемера.

У Тартюфа.

И то: все хотят быть «успешными», читай – буржуа, но редкий человек сознается, что ночами мучает себя игрой на тартюфлейте.

Есть такой инструмент в оркестрово-ямной сюите, исполненной в полустакане духа.

Душно духовом.

Вдуем – от фонаря до фонаря, пускай не с той ноты? Just Like Starting Over (Как бы начиная сначала).

*Настоящее имя – Яннис Пападиамандопулос. Непоэтичное. Сравнительно, скажем, с Рэмбо, Бодлером, Верленом.

**Об этом ещё будет, и довольно содержательное, как думается.
***См. замечательную ленту «Зеркало для героя» (1987 год); фантастика во всех смыслах, хотя до упадания в буржуазность герою-протагонисту ещё плыть и плыть. Целых четыре года.