Красные и белые

- Там Василий Иваныч! – кричала Лидка-чапаенок, вырываясь к гибнущему комдиву…

«Кондуит и Швамбрания», «Как сражалась Революция», «Контрудар» и «Макар-следопыт». 

Четыре столпа Гражданской войны моего советского детства. Истории еврейской семьи из будущего Энгельса, рассказы героических полководцев вроде типа Якира, книга бывшего будённовца Дубинского и тот самый мини-сериал, откуда сейчас помнишь только наличие танка, штабс-капитана Чёрного, он же Олег Борисов, переодевшийся в белогвардейца и какой-то там квас. Квас, судя по всему, был с каким-то сюрпризом. 

Мы носили звездочки с маленьким Ильичом, в самом малом возрасте знакомились с Гайдаром и Мальчишом-Кибальчишом, нас делили на звездочки и готовили в пионеры. Меня не приняли в самом начале третьего класса из-за не остановленной драки. Вызвали к вожатым и долго отчитывали перед стоящей тут же завучихой. Ладно, хоть не одного, а всех нас, командиров ажно пяти звездочек. 

Зато приняли в третьем, торжественно, показав под самую концовку процедуры какой-то фильм про героических первых пионеров Гражданской. К слову, видать не впечатлило, потому как даже не помню – чего там было? В отличие от, собственно, Олега Борисова и чертового кваса. 

Моя первая, из двух в биографии, школ, носила имя Железного Феликса. Его серо-красноватый бюст на постаменте, с бородкой и будённовкой, до сих стоит там же. Стоит и строго смотрит на липовую аллею, ставшую совершенно другой, но все также одуряюще-сладко цветущей раз в год. 

Железный Феликс и его чекисты вставали со страниц книг лет с семи. Вместе с ними, капая кровью на сырую землю, скакал в вечность товарищ Щорс, где-то рядом стучали копыта коней Котовского, буденновцев и даже мальчишки-командира Гайдара, боровшегося с «антоновцами». Идеология строителей коммунизма, уже проигравших, но не сознающихся, работала на полную катушку. 

Единственное, что так и оставалось непонятным, заключалось в галстуке, что с нашим знаменем цвета одного. Знамя у нас краснело ярко-красным, золотисто переливаясь серпом с молотом, а красивее казался только герб с его колосьями. А вот галстук… а вот галстук почему-то казался морковного цвета, да, эдакого радостно-рыжего оттенка. Он блестел своей оранжевой гладкостью, не особо удобно завязывался, прекрасно превращался в ковбойско-бандитский платок для лица на переменах и не был по-настоящему красным. Обидно, чо.

Году в 88 в детской библиотеке, в скучные весенние каникулы с их слякотью и только-только грозящим апрелем, отыскалась книжонка про Волжско-Камскую флотилию. Была такая в годы Гражданской, воевала против белых, комплектовалась революционно-героическими матросами и желающими с сочувствующими. Само собой, к флотилии пристала какая-то компания пионерско-комсомольского возраста, желая воевать за свободу, равенство и братство. Конечно, не все из них остались живы к эпилогу, отдав юные жизни на алтарь борьбы за свободу. 

Наверное, что книжка все же оказалась не очень интересной, ведь единственное, что запомнилось – иллюстрация.

Уходящий на дно колесный пароход с российским триколором и победно рдеющее красное знамя на его противнике… Я даже рисовал потом точно такой же бой в своей толстой тетради в клетку. 

В журнале «Юность» как-то попались плакаты времен Гражданской войны. Наверное, вы все их помните: Колчак, кулак, поп, «Клином красным бей белых!», чемоданчик польскому пану и, конечно, «Пролетарий – на коня!». Феерично-культовый красногвардеец, тычущий пальцем в читателя и призывающий записываться был в каждом учебнике истории СССР уже в начале средних классах. 

Неуловимые мстители мстили батьке Бурнашу, Сидор Лютый стрелял их папку, красноармеец Сухов ходил и ходил к Верещагину, «Русское поле…» звучало романтично, а белые офицеры, безукоризненно одетые и всегда суровые, грозили подпольщикам. Бумбараш тогда казался чем-то донельзя придурковатым, а его «Ничего-ничего-ничего» даже могла развеселить. Екатерина Васильева, невозможно привлекательная в роли этуаль из столицы смотрелась такой же мерзкой теткой, как Анидаг из «Королевства кривых зеркал» и не более. А честные глаза Егора Шилова тогда, в самом конце октябрят, советского детства и самого СССР еще совершенно не впечатляли. Так же, как и:

- Братцы…

Совершенно незаметно в жизнь вокруг начало входить другое. На афише ДК «Россия» смотрел грустными глазами Николая Александровича Романова, он же Второй, он же Кровавый, он же царь-тряпка, Олег Янковский. Вокруг царской семьи начинали кружить вороны спекуляции на их страшной гибели, но нам, детям, это казалось чем-то неважным. Под самый конец детства мне прикупили набор пластмассовых буденновцев и отдельную тачанку-ростовчанку, и мои красноармейцы продолжали громить разномастных белых, набранных с бору по сосенке. 

Игорь Тальков был нам с пацанами мало интересен, но уже входил в популярность у взрослых. Смотря в камеру подведенными глазами, потряхивая кителем на плечах и ухоженной бородкой, он разбрасывал зерна по готовым к всходам нивам людских душ. 

- Памятью Тихого Дона…

Звенели семплы колоколов, Тальков был грустно-печален, смотря куда-то то ли в прошлое, то ли в будущее, народ, сидящий в зале, неожиданно странно блестел глазами, а Малинин, с его поручиком Голицыным и корнетом Оболенским только подкидывал дровишек и добавлял жару костерку, разгорающемуся в уже почти бывших гражданах СССР. Потомках тех, кто гнал поручиков в хвост и гриву и рубил в сечку корнетов, штабс-капитанов и прочих ротмистров. 

Когда в Кремле, грустно качнувшись, пополз вниз алый флаг Союза, многое оставалось непонятным. Триколор и двуглавый орел, вернувшись в нашу жизнь, казались надеждами на будущее, красный цвет неожиданно стал резко немоден, а коммунистам устраивали обструкцию все подряд, даже сочувствующие или сами бывшие коммунисты. 

И…

Дом пионеров превратился в Центр детского творчества, бывшие пионеры дымили за углами школ, комсомольские вожаки рвались в бизнес, а во взрослой библиотеке книги, недавно стоявшие на стендах прямо перед глазами читателей, книги с буденновками, строгими профилями чекистов в пыльных шлемах и всем остальным взяли и пропали. Как будто ничего не было. 

В 2016, будучи в Питере, мы с Катей пошли в Лавру и, после некрополей деятелей искусств и старого кладбища, оказались там, где хоронили коммунаров. Крохотные камни прятались среди негустой травы, а возле собора обнаружилась доска, где, поименно, с фамилиями и отчествами, перечислялись все расстрелянные тут казаки и, внизу, не такими большими буквами, стояло «и солдаты такой-то и такой-то». Они погибли там вместе, за одинаковые взгляды и, спустя сто лет, неожиданно оказались разделены по социальному статусу. Казак и солдат, надо же, снова стали неравнозначны. 

А ведь, если вдуматься, поставившие доску в детстве точно читали про Чапая, утонувшего в Урале.