Джейн Остин и ее принцип, как писателю черпать вдохновение в соединении писательства и быта

Сегодня я слушаю цикад, жду приближение заката после горячего турецкого солнца, смотрю на созревающий грейпфрут и пишу о Джейн Остин. Еще бы, ее способ писательства разве не прикосновение к той части пространства, где ей тебе комфортно и у тебя чудеса на бумаге?

В начале XIX века просвещенным светлым умам еще не приходило в голову, что у женщины может быть кабинет. Даже в обеспеченных семьях, даже после смерти хозяина дома, кабинет его зачастую пустовал. Личный кабинет не фигурировал даже в мечтах бедных женщин. К тому же писание романов считалось «милым женским развлечением», спасающим от безделия. 

А уж о том, что их писанина завянет, как нефролепис от солнца, в отличие от романов этой миниатюрной леди, с локонами у висков, глазами,   полными огня и этим насмешливым взглядом. Пусть кто-то говорит: "Некрасивая старая дева" – ему не дано знать, что она замужем за Бессмертием: ее книги будут издаваться в веке 21-м еще больше, чем в том, 19-м.

Знала она об этом или нет… Но она поступила просто, –  превратилась в шпионку собственного дома, устроившись на диванчике перед милой беседой, или с книжкой в руках или так просто устроившись на любом из стульев, — она писала у окна в гостиной, на скамье в саду или за кухонным столом. Без разницы где. Ее творческий процесс не был окружен ореолом вдохновенного уединения — это была каждодневная ремесленная работа, встроенная в рутину.

Любое затворничество в отдельной комнате с бумагой и пером, воспринималось бы семьей решительно негативно. Женщина обижена, больна или сошла с ума. А так — она как будто ведет себя как все, да и другой раз листок легко прикрыть узором для вышивки, если ворвется тетя с бесконечными расспросами! Джейн выбирает небольшие листы бумаги, которые легко можно спрятать.

…Джейн ловит нюансы поведения, считывает архитектуру поступка, вникает в диалоги, снимает как скорлупу с яйца, характер, отыскивает изюминку абсурда — сколько чудесных мелочей человеческого существования можно вплести в романы. «Эмма» или «Доводы рассудка» – это отчеты ее «кухонной разведки». Страницы будущего бестселлера с миллионными тиражами могут оказаться и под кухонной салфеткой, но лишь на миг, потом она улягутся в ровную стопку листов.

Она не занималась варевом обеда, это делали служанки, она правила главу «Нортенгерского аббатства» и обсуждала с сестрой меню ужина. 

Ее парадигма: не прятаться от быта, а превращать его в искусство. Поступок, жест, мнение, пересуд, прогулка или путешествие, чаепитие, даже вздох открывали простор ее мыслям. Она удивительно легко могла растаять в атмосфере дома, чтобы улыбнуться между строк романа, где особенно филигранный заглавные буквы «D» и  «W» с завитушками, как у нее на висках.

Ей приходилось балансировать между обязанностями дочери, сестры и хозяйки дома и тем миром, где она была на самом деле: внутренним миром великого прозаика, где рождались «Гордость и предубеждение», «Чувство и чувствительность», «Эмма». 

Шум семейной жизни не мешал ей, а был той звуковой дорожкой, под которую начинался текст, — в ее книгах так много ярких диалогов, остроумных реплик и точно подмеченных бытовых сцен именно потому, что она тонко наблюдала и подмечала любое шевеление ресниц. Тонкая ценительница малых радостей жизни. Как это не сходится с ее портретами, которые делают ее, красивую, изящную женщину какой-то самодовольной помещицей в чепце. На портретах она хуже, чем в жизни. Не редкий случай для того времени. 

Она записывала, зачеркивала, переписывала, редактировала, шлифовала фразы, сидя за тем же столом, где чуть позже раскладывали посуду для семейного ужина и собирали крошки хлеба. И среди крошек хлеба и женских сплетен, выковались характеры мистера Дарси и Элизабет Беннет.

И в этом есть особая прелесть: ее гений не требовал величественных мраморных залов, где звук твоих каблуков улетает в небеса, многообещающей тишины пахучих фолиантов библиотек и массивного письменного стола из махагони. Нет, — ее гений выглядывал из-за чашки чая, угадывался в легком смехе, скрывался в шорохе платья, звенел вместе с ножами на кухне. Она интуитивно знала: увидев великое в малом, превратив повседневность в литературу, она всегда будет желанна для интеллектуалок любого времени.

Ирония в том, что место, где острым ножом резали мясо и овощи, Джейн не менее острым пером резала своей правдой тогдашнее общество. Благодаря старому кухонному ножу, миллионы читательниц получают в ее романах то, чего им недостает.

Еще есть армия сегодняшних фрилансеров, они являются продолжателями замечательного почина Джейн Остин, которая первой придумала не надувать щеки, не раскрывать жабры, не ходить в мебельный магазин, когда хочешь что-нибудь написать.