Полуночная гостья. 7. 51

Мы сидели бессонно всю скорбную сизую ночь напролет, но застиг нас внезапно

                                                                                                  настойчивый рдяный рассвет.

Слабый лучик коснулся Орлицы, тепло засветилось лицо,                                                                                                                                             то красы был последний привет.

Словно стерлись черты и весь облик печально поблек,

Будто сложил лепестки цветок,

Будто источник утратил исток,

Будто восхода не видел восток,

Будто погиб в подземелье росток.

Птичка пропала, увяз коготок.

Заблудился в белесой бликующей серостью боли отголосок счастливого смеха,                                                                                            что был сорван с горением грезящих губ.

Мы сидели, как бледные родственники у остылой сиротской постели,

А искры рассвета все мимо летели. 

Чудилась постель, где покоится,

Чтоб короткой памяти удостоится, 

Прыткого и непоседливого ребенка,

Так напоминающего котенка, 

Неподвижно растянутый труп.

И отсчитывал внутренний таймер минуты позорной прострации,

Щелкал, будто механизм самоликвидации.

Все взорвется, порвется, останется пустота.

В пустоте – безликая суета.

Потянулся с трудом я к Орлице через тусклый прилипчивый холод, 

                                                                                                  через тысячи пасмурных нет,

Через тысячи пасмурных лет,

Через горем гремящие грозы,

Чтобы мгновеньям вернуть неуверенный говор весенней травы, 

                                                   долгожданных дождей барабанную дробь,                                                                                                         тонко тающий в воздухе запах мимозы.

Возвращалась весна в озабоченность загнанных взглядов, 

                                                              в изгибы кривящихся в горечи губ                               

                                                                                                  и в сведенность суровую рук,

В отчужденность застыло томящихся тел, 

                           в вен усталость от всплесков тоскующей крови

                                                                                      и в неровный сердец перестук.

И плескалась несмело в ладонях, холодной коснувшихся кожи, пленительно теплая ласка,

И тело телу

Уже пело.

И бесцветье стирала уже с пробудившегося, ожившего небосвода 

                                                                          молодым веселящимся солнцем

                                                                                                              умело разлитая краска.

И кричала потерянность в нас,

И кричала растерянность в нас,

Хрусталем драгоценным дробился час,

Разбивался, но был он трижды благословен.

Натянулись до предела струны вен,

И скрипки крови

Играли все громче в нашем алькове. 

Изорвалась трагическая реальность о колкую лютую хоть, 

                                                              разлетелась в кровавые клочья,

                                                              и выгорел горизонт весь до глуби, до самого тла.

И кровавая хлесткая неодолимая молния раненный выдрогом мир пополам рассекла.

Небо себя забыло,

А во вспененных жадною жизнью жилах –

Клекот орла.

Целовать раскаленное солнце, виновную древними винами вечность 

                                                              сграбастав в горсти, – вот безжалостное желанье.

Стон и спазм – лицемерья не знающей правды приветственное посланье

И на кромке раскрывшего крылья огня нескончаемое камланье.

Где-то в темных тенях на закатах миры без конца умирают, 

                                                                                      чтоб вновь возрождаться во мне.

Не стесненный телесного зрения рамками, строчки стихов 

                                                                                      я читаю на светлой небесной стене.

Словно во сне –

Небесный сонет.

Перепутались сегодня, завтра и вчера,

Но все ж времени не прекращается игра.

Все, что было и будет, и есть утонуло и тонет, потонет в извечном сиянье.

А я строил, я строю, построю сияющий мир, и лишь это поэта достойно деянье.