Агриппа и тьма (рифмованное, 18+)

В пятницу, субботы накануне, за несчастный в дневнике трояк мальчика, назвав никчёмным нюней, носом в угол сунул думский дьяк. 

Мальчик был не просто отрок, типа, а боярский сын. Ну как... Бастард. Лет восьми, по имени Агриппа, а отец — ну, скажем, Эдуард. Имена мы выдумали, впрочем, чтобы не таскали по судам. 

Значит, угол. Дело близко к ночи. Наш Агриппа думал:

— Аз воздам! Погоди-ка, думская холера, подрасту и стану — вот те крест! — рыцарем. Блестящим кавалером, высоченным, будто Эверест. С кулаками, словно наковальни. С зорким глазом, верною рукой, и тебя, гребучий конь педальный, я отправлю — не-ет, не на покой, а в медвежий угол в жопе мира. Знай сарказм боярских сыновей. Или это, может быть, сатира?.. То-то запоёшь там, соловей!

Дальше б фантазировал парнишка, только из угла донёсся скрип, при котором тронуться умишком шанс велик не только у Агрипп.

— Кто там? — пропищал бастард тихонько, — покажись, не то скажу отцу. Он тебя за своего потомка трахнет так, как скотоёб овцу!

Лексикон Агриппы непохвален — может, тем и вызван гнев дьяко́в? Так ведь он покамест наковален не имел заместо кулаков. Кто бы не струхнул? — признайтесь, ну-ка, если в час преднощный из угла к вам, ребёнку — к восьмилетке, сука! — поползла б, поскрипывая, мгла.

То-то и оно! Итак, ублюдок — ну, камон, камон, хорош язвить, — из последних сил храня желудок, чтобы ужин на пол не стравить, стиснув зубы и расправив плечи, будто не бастард, а целый князь, мгле бесстрашно двинулся навстречу, по привычке матерно бранясь.

Мат сквозь зубы не особо страшен, но представьте! — сразу замерла выползшая из кремлёвских башен или, хер поймёшь, — из склепов? — мгла. Шевельнула щупальцами мрака, подмигнула красным изжелта́ и давай приобретать, собака, контуры пушистого кота. 

Хоть Агриппа равнодушен к кошкам, только так уж был пришелец мил, что пацан расслабился немножко, а посланник тьмы заговорил:

— Что, минхерц, достали содомиты? Ставят тройки, словно ты чушпан? А ведь твой папаша знаменитый бес — ну, то есть, босс. Сорян-сорян. Я давно не говорил по-русски. Помотало по чужим краям… При такой ментальной перегрузке весь словарь руинится к хуям. Так о чём я? Да, об Эдуарде — раз решили, пусть зовётся так. Знаешь, фатер твой на низком старте, не смотри, что конченый мудак. У монарха он в обойме верных. Как это, — опездол?.. пиздобол?.. А, опричник! Выражаться скверно я привычку в Риме приобрёл. Там такие, знаешь ли, монахи, что попробуй только наклонись… С вводными завязываю, нахер. Ты, минхерц, Антихрист.

— За-ши-бись…

У Агриппы отвалилась челюсть. Эго же — взметнулось на дыбы. Пусть бастард он, но не смерд, не челядь, а альфач и баловень судьбы! Ох и многим слёзки отольются, ох, поищут пятые углы те, кто вслед ему сейчас плюются.

— Делать чо? — спросил бастард у мглы.

— Умный мальчик, — отвечал котище. — То бишь, сир, минхерц, вельможный пан. Для начала мы с тобой поищем бархатный Лжедмитриев жупан. Он в крови, велик тебе, не скрою. Пахнет, как исподнее стрельца, но коль встал на путь антигероя, будь нонконформистом до конца.

— Говнарём. — Бастард скроил усмешку, детство оставляя позади, словно путешественник ночлежку. — Где твоя реликвия? Веди.

— Будет жутко, запредельно жутко, — промурлыкал кот, топорща ус.

— Слышь, не догоняю, это шутка? Ну, тогда окей, боюс-боюс.

— Я предупредил, — сказал хвостатый, пентаграмму лапой начертал, замяукал — и в углу палаты появился огненный портал. 

***

По щелям, клоакам гиблым самым, по кремлёвским тайным ебеням, по каким-то закоулкам ссаным кот-из-тьмы ведёт во тьму меня. 

Этот путь стократ ужасней даже, чем сулён Вергилием из мглы: чем сортир, чем пыточная гаже, и черней, чем адский чан смолы. Кто-то шёл за нами на копытах, бормотал на мёртвых языках, звал прилечь. Отрыгивая сыто, хохотал. Повсюду тлен и прах. Смутно различаемые хари, пауки в сплетениях корней, вовсе неопознанные твари — всё на грани яви. И за ней. 

Я б уже обгадился, ей-Богу, хоть богоотступником и стал, но терпел. В награду по итогу вновь разверзся огненный портал. За порталом — мрачные хоромы. Свечи, манекены в клобуках...

Я шагал, котом-из-тьмы ведомый, и пылал румянец на щеках. 

Ужас, предвкушение, гордыня, стыдное томление в паху́́... Я пока внизу, но стану ныне тем, кто воцарится наверху!

Не мечтай — не будешь очарован. Не проси, не верь — не наебут.

Тайный ящик был замаскирован под огромный, в плесени, Талмуд. 

— Открывай смелей, — велел напарник.

Я открыл и, как в кошмарном сне, изнутри полез наружу карлик в старомодном алом жупане. 

Манекены — нет, скелеты, сука! — двинулись ко мне, гремя костьми. Я разинул рот, а в нём — ни звука. Побежать хотел — висят плетьми руки; ноги стали, будто слизни, подогнулись. Я упал ничком, понимая: близок финиш жизни. Мне пиздец. 

— Мой герцог, всё пучком, — прошипела мгла; уже не котик, а какой-то, Господи прости, то ли гнойный пидор в стиле «готик», то ли же гротескный травести.

(Знать такое отроку негоже, но понятно всем: рассказ ведёт под вискарь и сыр — без сыра позже — взрослый и циничный рифмоплёт.)

Я был поднят, встряхнут, заарканен. Гомосек, сплетённый из теней, сообщил:

— Здоров, умом сохранен, Рюриковых истинных корней. Девственник, тщеславен как Иуда. Грамотен. Не интеллектуал.

Карлик вынул серп из-под Талмуда.

— Годно. Начинаем ритуал.

***

Здесь Агриппа скис и отключился, потому продолжим без него наши тематические рилсы — те, что автор тащит в одного.

Мальчика раздели и распяли на масонском шахматном полу. Скажем прямо, он хотел едва ли стать краеугольной пищей злу. Не альфач, а трогательный хлюпик, бледненький, на кожице пушок, он лежал — и свесил грустно клювик детский безволосый петушок.

Двигались скелеты в странном танце, карлик серп лизал, а бывший кот нараспев читал, как францисканцы, «Paternoster». 

Задом наперёд.

Убыстрялся темп, летел к финалу, гасли свечи, насыщалась тьма. Карлик обращался мал-помалу в демона — но мелкого весьма. С каждым вздохом ближе царство ада. Вороньё кружило над Кремлём. А Агриппа думал: «Ох, засада. Быть антигероем — не аллё». 

Серп над ним завис изгибом острым. Смерть близка, ублюдок, верь-не верь. Карлик стал как будто выше ростом.

В этот миг слетела с петель дверь.

Как волна неё стрельцы втекали с «Отче наш» и блеском алебард. Впереди — лицо скривив в оскале — босс, мудак, опричник. Эдуард.

Крикнул: «Пли!». Пищали загремели. Карлик взвыл — да и не мудрено: на жупане, как на акварели, расплылось кровавое пятно. 

Сыпались скелеты костной крошкой, сталь и порох побеждали мглу. Гнойный пидор, прежде бывший кошкой, ускользнул через портал в полу.

Эдуард поднял и обнял сына. В бороде запуталась слеза.

— Мать твоя — княгиня Агриппина. Не ублюдок ты, сынок, — сказал. 

***

Время — врачеватель превосходный, нужен лишь приличный интервал, чтобы шрамом стал факап исходный. Понемногу мальчик забывал всё произошедшее намедни. Слушал «Сруб» и группу «BALAMUT»...

И ласкал легонько пальцем средним серп. Жупан Лжедмитрия. Талмуд. Изучал углы туманным взглядом, ждал — опять зашевелится мгла, выйдет чёрный кот, присядет рядом.

Мгла зашевелилась — и втекла.