Эволюция языка и политический волюнтаризм

В «Марксизме и вопросах языкознания» (1950), в целом мейнстримно-братьегриммовском, тов. Сталин таки фатально недооценивает роль не только литературного стандарта, но и банального политического волюнтаризма, не всегда коррелирующего с радикализмом.

Во всяком случае, он явно абсолютизирует «статичность языка, неподвластного смене общественно-экономических формаций». Де, «мы до сих пор понимаем Пушкина — а ведь он творил при феодализме, а у нас социализм». Ха: раннефеодальный древненрусский язык, особенно до падения редуцированных — для носителя русского непонятен (гиперкоррекционной пародией на него является беспоповское наонное/хомовое пение: «Воскрэсэние Твое, Христэ Спасэ, ангэли поюто на нэбэсехо, и насо на зэмли сподоби чистыми сэрэдэцемо Тэбе славити»). Среднефеодальный — старомосковский, язык Аввакума — понятен очень с грехом пополам. Но Пушкин — он создатель письменного стандарта.

То же самое — у небратьев: носитель современного украинского с трудом поймёт даже "Энеиду" Котляревского: до Шевченко это другой язык.

И в основных западноевропейских тоже. Англосаксонский — язык «Беовульфа» — современным англофонам непонятен совсем. Среднеанглийский — язык Чосера и Мэлори, до Great Vowel Shift — понятен с ОЧЕНЬ большим трудом. Настоящий английский начинается с Шекспира и KJB, хотя и в них Great Vowel Shift прошёл ещё не до конца.

И немецкий создал Лютер.

И испанский — Сервантес.

И французский — Ришельё, Корнель, Расин и Буало; язык «Тристана и Изольды»  и «Романа о лисе» уже непонятен.

Итак — строгая письменная норма может стабилизировать язык на двести лет (после Пушкина и Шевченко), может — на четыреста (после Шекспира и Сервантеса), может — даже на пятьсот (после Лютера).

Но — позвольте — на много тысяч лет она законсервировать язык не может. Несмотря на аттический стандарт (Эсхил и Платон), на эллинистический (койне и Еванлелия), на византийский (от отцов-каппадокийцев до Дамаскина) — кафаревусу таки заменили димотикой полвека назад!

Э-э-э, таки нет. Развитие языка очень часто зависит от политической воли ОДНОГО человека. Причем это может совсем не коррелировать с радикализмом в политике этого человеа. Уж на что радикал был Сталин — а он решил "оставить советским людям понятного без перевода Пушкина и Толстого"!

Ну ладно, — скажете вы, — Сталин под конец перестал быть революционером, а если и остался радикалом — то стал радикал-консерватором: погоны, раздельное обучение, и даже танцы из XIX века: падеграс, падепатинёр, пазефир, и т.д. — несмотря на декларируемую «борьбу с иностранщиной».

Но Робеспьер — тот ещё был радикал. Упразднил не только старые меры и веса — но и старые месяцы, сделав их по типу западнославянских/украинских/бел(а/о)рус(с)ких. Но не трогал континуитета с «гражданственным языком» Корнеля и Расина!

Но вот обратные примеры. Ататюрк был не бОльший радикал в политике, нежели Ленин, Сталин и Робеспьер. Но как же он сломал об колено язык. Османский был чем-то вроде английского после Гастингса: вся лексика, морфология и синтаксис — из «престижных» арабского и персидского, подобно тому как в английском после Гастингса — вся лексика, морфология и синтаксис — из «перстижного» французского. Но Ататюрк росчерком пера это заменяет на какой-то эсператнтподобный гиперагглютинирующий, почти плановый язык.

А Караманлис из «Новой демократии» — заменитель кафаревусы не димотику — был вообще не радикал, а умеренный реформатор в политике. Радикалами были его враги — чёрные полковники. Тем не менее его лингвистическая революция была куда более радикальна, чем все эти советизмы типа колхоз, комсомол, главрыба и мосгорснабсбытпоставка при ранних большевиках. Такие слова-обрубки появились в русском незадолго до революции, еще при старом режиме, накануне и в ПМВ. Не было ли тут влияния иврита и идиша, которые такие склейки любят (коэн цадик — Кац, морэйну hа-рав Шмуэль Кайдановер — Ма(ha)ршак, и т.д.)?

И никто не пикнул, не чирикнул на эти волюнтаристские решения Робеспрера и Ататюрка, Сталина и Караманлиса. Народ, как всегда и везде, проглотил пилюли и безмолвствовал.

А вы говорите, что вас раздражает заец, парашут и даже кофе среднего рода.

Ну да — сам по себе «фетиш понятности Пушкина» — очень смешон. Школьнику 2020х (да и 1950х) надо долго объяснять, что такое дровни, рысью, бразды, кибитка или облучок. Утопия-с!