~ Ливи ~

     Девушка зашла в полный народу зал придорожного трактира так незаметно, словно влилась вместе с воздухом: миг назад её тут не было, но вот она уже у стойки, маленькая, тонкая и спокойная – настолько, что это почти граничило с надменностью. Однако в этом «почти» таилась непреодолимая пропасть: между обычной девчоночьей дерзостью, истинным высокомерием сьерины с Вершины, не говоря уж о вейлени, – и вовсе не обидным молчанием незнакомки, озирающей новое место, стены и столы, кружки, стаканы и лица.

     Минелу за спиной девушки заметили не сразу: её искусно прикрывал складчатый капюшон плаща. Но девушка вовсе не пыталась её прятать, наоборот: с тем же неколебимым спокойствием аккуратно сняла чехол с минелой, затем и плащ; сложила на край стойки и мягко улыбнулась. И те, кто стоял и сидел рядом, поняли, что она всё-таки не девчонка: улыбка и глаза принадлежали той, кто повидала далеко не один десяток трактиров на перекрестьях дорог. Менестрель годами явно за двадцать – это было необычно. И что-то ещё странное было в ней – может, подумал трактирщик, потому что росточку небольшого, а вон как держится: и не свысока вовсе, а всё ж не снизу вверх глядит, эдак по-домашнему, приветливо. И сам не зная почему, выбрал самую красивую из чистых кружек, в синий цветочек, налил до краёв лучшего эля и придвинул гостье: 

     – Здоровьичка, сьерина! Пейте, прохладненький. Некрепкий, пыль смыть с языка да горла – в самый раз.

     Девушка улыбнулась снова, и хозяин приосанился, радуясь, что так удачно догадался и угодил: узкое личико красивым не было, и фигурка не сказать чтоб особо волновала, никаких приятных изгибов, чисто как у мальчишки, – но улыбка согревала, словно дымящийся шин и огневые кристаллы холодной зимой.

     Плащ как раз наводил на мысли о зиме: широкий и тёплый. И роскошный – когда-то очень давно, теперь же его сплошь покрывали заплаты, но крой и качество ткани подходили уж точно не деревне, а Вершине.

     Неторопливо отпив треть кружки, гостья раскрыла чехол (кожаный и никак не дешёвый, отметил зоркий трактирщик), извлекла инструмент и легонько пробежалась пальцами по струнам – не пытаясь наиграть мелодию, а будто проверяя, уютно ли устроилась минела и соизволит ли порадовать слух доброй песней.

     Дверь на щёлочку приоткрылась, словно к звукам пожелал прислушаться ветер. Гостья произнесла:

     – Ми эйрис!

     Дверь распахнулась полностью, и в проёме появился ребёнок лет восьми – прямая фигурка, чуть откинутая голова, вздёрнутый подбородок. Нежное личико той, кого сьерина назвала «своей звёздочкой», было столь же спокойным, но ещё и несомненно гордым: так могла бы шествовать к трону юная принцесса.

     – Не пора ли спеть и сыграть для вас, друзья? – дружелюбно промолвила менестрель – явно лишь из учтивости, не сомневаясь в ответе, – и подняв малышку на руки, усадила на стойку, на залатанный плащ. Контраст был разителен: одеяние девушки от времени и странствий выцвело до бледно-пыльной серости, а детский наряд едва не искрился свежими красками: травяного цвета пастушьи штаны и широкая блуза из плотного шёлка, отливающего солнцем и золотом, на фоне которой длинные, ниже пояса, волны густых чёрных волос тоже поблёскивали, словно воды ночного горного озера. Взгляд девочки, с любопытством скользящий по залу, казался старше её самой: здешний народ не привык к таким уверенным и разодетым детишкам, ни капли не робеющим среди кучи незнакомых взрослых.

     Женщина села на высокий табурет, положив ногу на ногу – доходящие до колен сапоги были так же потёрты, как и заправленные в них штаны, голенища исцарапаны, но кажется, владелицу ветхих одежд всё это совершенно не смущало, – и минела запела. И тут же её песню подхватил и повёл за собою голос – но к всеобщему удивлению, не матери, а ребёнка: неожиданно сильный и чистый, как струи горного водопада, и нежный, как лучи рассветного солнца ранней весной. Люди невольно оставили еду и питьё, заслушавшись; кто сидел от стойки далеко, даже подошли поближе взглянуть на диво: кроха, поющая вовсе не ребяческим волшебным голосом, как настоящие певцы в Музыкальных Домах! И песня была не детская: о верной, но несчастливой любви, о злой Судьбе, вражде и расставании. И кое-кто, слушая, не мог сдержать слёз, хотя что о любовной тоске могут знать ребятишки? Но и вторая, и третья песни были непросты и невеселы, и лишь четвёртая оказалась смешная, а пятая – в самый раз для танца. Её менестрели повторили ещё пару раз. А затем женщина решительно отложила минелу и оглянулась с лёгкой, чуть сонной усмешкой. Дитя, чинно сидя на плаще, огромными восхищёнными глазами воззрилось на блюдо пирожных – и спустя минуту тарелка со всеми сортами лакомств уже стояла возле, вместе с огромной чашкой молока, а женщины, окружив «диво», умилённо наблюдали, как исчезают пирожные: диво не страдало отсутствием аппетита.

     Мать же преспокойно устроилась поблизости за столиком с кружкой сидра и парой сосисок и казалась абсолютно всем в этом мире довольной. Приглядывать за малышкой она явно считала излишним.

     – Присяду с тобою? – спросила молодая женщина в броском верховом костюме модного этой осенью оттенка – серебро и сиреневый. Вопрос был излишним: она уже сидела, покручивая в пальцах бокал с напитком такого же цвета, как костюм, и в тон этой красоте на её пальце сверкал причудливо огранённый лиловый аметист. Всадница приветливо улыбнулась менестрелю, а та лишь кивнула, принимая и это соседство, и явное желание отвлечь её от ужина разговором.

     – Твоё дитя обладает редким талантом, леди. Удивительный голос. Дар не для дорог, если понимаешь.

     – Дороги вполне подходят для песен, добрая сьерина. Куда больше, чем обращение «леди» – мне.

     – Ах, не знаю, – задумчиво протянула всадница. – По мне, так в самый раз. Как-то давно, сдаётся мне, мы встречались… в месте, где леди и лордами звали многих, и всем это шло идеально.

     – Вы путаете, леди, – с ноткой веселья уронила менестрель, и обе усмехнулись тонко и понимающе.

     – Такой талант очень похож на узоры вэй.

     – Нет, – прозвучало резко, но вторая не рассердилась.

     – Я не ловец Открытых. Да и детей обычно забирают постарше. Но ты рискуешь, леди. Есть места, где любые песни могут звучать привольно, без опасений. И там, смею думать, подобные таланты ценят повыше, чем в трактирах.

     – Благодарю. – Менестрель промедлила миг, а затем улыбнулась – прежней дружелюбной, чуть сонной улыбкой. И тон её стал мягче, но собеседница видела в этой мягкости холод стали. – К счастью, мой ребёнок не вэй, сьерина, так что забрать никто и не попробует. Трактиры не самое худшее место для наших песен – вы ведь тоже здесь. Да и посмотрите, – она с усмешкой покосилась на стойку, оценив опустевшую тарелку сластей, которую хозяин заботливо наполнял снова, и счастливое личико, почти не перемазанное в креме, лишь самую чуточку.

     – Люди добры? – вторая неопределённо изогнула кончики губ, то ли иронизируя, то ли искренне любуясь картиной. – Ах, леди, если бы всегда было так. Но дети растут, а взрослые не бродят по дорогам до старости. Подумай. Вряд ли тебе всюду удаётся столь виртуозно управлять. Однако не стану надоедать тебе далее. Кстати, сюда только что вошёл вэй. 

     Молодая мать не изменилась в лице, но глаза, серого цвета озёр и облаков, блеснули льдом.

     – И ещё одна вэй передо мною?

     Всадница рассмеялась.

     – Нет. Я его просто знаю. Если хочешь уйти, то он не пойдёт следом – я умею донимать беседой не только менестрелей!     

     Мать с неясной усмешкой встала и позвала:

     – Ми эйрис, идём.

     Густые чёрные брови «звёздочки» протестующе насупились:

     – Мама! Тут ещё осталось… я хочу доесть.

     – Придётся перехотеть, – спокойно отозвалась мать. – Столько сладкого вредно, а нам пора в путь. Солнца ждать тебя не станут. Застрять посреди лесной тропы ночью ты ведь не хочешь.

     К сердитым изгибам бровей добавились недовольно сжатые губы, но попытка бунта тотчас угасла: ребёнок, ясно улыбнувшись окружающим, спрыгнул со стойки, мать подхватила плащ, и пара менестрелей из трактира исчезла. Провожаемая взглядами многих, однако один из мужчин смотрел с особым вниманием. И даже привстал, но тут леди в костюме всадницы ленивым движением поднялась, проследовала к его столу, и мужчина вмиг выкинул из головы менестрелей и заговорил с нею. А хозяин между суетой с кружками и тарелками вдруг подумал: не странно ли, что такая важная дама, по одеянию и осанке прямиком с самой Вершины, болтала с менестрелем, будто с давней подружкой, а та отвечала так же, и не зря он сразу заподозрил в той сьерине особую вершинную стать, но как же сьерину с Вершины в менестрели-то занесло? Да ещё и дитя при ней, и что за радость с дитём топтаться по пыльным дорогам, вот ведь чудеса-то…

     – Почему ты сказала той леди неправду?

     Трактир давно уже скрылся за холмами; выбранная матерью дорога скорей напоминала тропку – узкая и непригодная для карет. Но идти здесь было удобно, по обе стороны от дороги шуршали ветвями ивы и дикие яблони, а других путников поблизости не наблюдалось – возможно, именно это и определило выбор пути.

     – О чём же неправду? – улыбнулась мать. Как до детских ушей долетела беседа с незнакомкой, что велась совсем тихо, она явно не думала, принимая это как нечто обычное, в порядке вещей.

     – Ты сказала, я не вэй.

     – Так ты и не вэй, ми эйрис. У тебя есть дар, но он не пробуждён, так что слово «вэй» не о тебе.

     – Ты меня поэтому увела? Из-за слов леди о вэй? А мне показалось, она хорошая.

     В улыбке матери нежность мешалась с печалью:

     – И мне показалось. Но она решила предостеречь нас, а мудрые люди верят предостережениям. Тем более, пирожных тебе уже было многовато!

     Детский смех, несмотря на веселье, тоже слегка отдавал грустью – и не из-за пирожных.

     – Мы убежали, да? Будто испугались.

     – Нет и да. Всё не так просто, чтобы сказать: убежали из страха, а смелые остались бы. Не дели всё ровно пополам, ми эйрис. Между светом и тьмой есть тени самых разных оттенков, и зовутся они сумраком. Мы в нём и живём.

     – Но я не боюсь!

     – И это меня радует. И всё-таки вэй – люди опасные. Опаснее всех прочих. Ты можешь болот не бояться, но лезть в них не следует. Понимаешь?

     – Но вэй будут всегда! Я не хочу отовсюду убегать. И потом, они если захотят, так поймают!

     Мать вздохнула. Словно затрудняясь решить, что сильнее: гордость за ум и отвагу её чада – или досада, что отвечать всё-таки придётся.

     – Нас ловить не будут. Пока дар твой спит, им до тебя дела нет. А он не станет просыпаться.

     – Почему?!

     Новость оказалась не из радостных. Голос ребёнка звенел от изумления и гнева, губы дрожали:

     – Мама! Но я хочу! Мне всегда хотелось! И ты сама говорила, дар – чудо и ценность, как мой талант к музыке! И у папы дар был! Как это не проснётся?!

     – Тише.

     Её голос прозвучал тоже тихо, но с такими нотками, что дитя примолкло, хотя глаза продолжали сверкать протестом.

     – Ми эйрис. Тебе уже не пять лет, чтоб злиться и кричать на дождь, что он мокрый, и на дорогу, что на ней пыль. Жизнь вэй полна принуждений, боли и тревог – за множество людей и кружев, Поле и погоду, настроение Лучей и прихоти любых незнакомцев. А вот чего нет в ней, так это свободы. Едва дар пробудился, и ты уже не волен ни в чём, кроме усердия в подчинении своему магистру. Тебе такая жизнь нравится?

     – Н-не очень. Но…

     – Но красота мелодий, да? И папа твой грезил их красотой, но он хотел свободы, и любви, и жизни вместе, втроём, со мной и тобою. Но это нельзя. Звезда запрещает вэй быть свободными и решать, куда идти и о чём петь. И где он сейчас…

     – Он сам ушёл, – отрезал ребёнок, непримиримо вскидывая голову как можно выше, чтобы глядеть матери прямо в лицо. – И нас бросил. Раз он был свободным.

     Лицо женщины стало не сердитым и даже не печальным… она словно потускнела, как тень на ярком солнце.

     – Не надо говорить так. Ах… говорить можешь как угодно, но это неправда, ми эйрис. Он ушёл не от нас – он хотел для нас добра, свободы, спокойствия. Счастливой жизни, наполненной любовью, простором и песнями. Но он был всего лишь человеком… хотя и вэй. Он не сумел. Но это не значит – сдался, оставил нас. Если бы он был жив, то непременно был бы с нами. Но он рядом, я чувствую его всё время. Любит нас, оберегает. Потому я и не боюсь нашей жизни на дорогах, не убегаю постоянно.

     Она задумчиво смотрела вдаль, в небо, в верхушки сосен и вязов – словно с ними говорила и видела то, что людскому взору неподвластно. И ребёнок притих и прослеживал её взор – впрочем, без особого успеха, и густые чёрные брови сердито морщились, негодуя на мир за то, что тот не открывает все свои тайны.

     – Он защищает нас, я знаю. Но когда ты подрастёшь и его защиты не хватит, я смогу защитить тебя и сама, – она мягко усмехнулась: – Твоя матушка не так беспомощна, даже без белых плащей и прочей ерунды, годной лишь для детишек. Я сделаю так, что ты будешь петь не в придорожных трактирах, эйрис. В доме, сравнимом с дворцом – и с королевским дворцом по соседству. И никакие вэй не тронут тебя, не посмеют.

     Она помедлила, то ли переводя дыхание, то ли колеблясь при взгляде на серьёзное, удивлённое личико ребёнка.

     – Ты веришь мне, Вил эйрис?

     – Да, – легко, без малейшего колебания, отозвался её сын. – Ты же как Рыцари, по заповедям. Не обманешь. Мам, а когда это будет? Дворец и остальное? Можно сделать это поскорее?

     *Ми эйрис – «моя звёздочка» на устаревшем языке хиан-эле – на нём уже много веков не говорят, но некоторые слова сохранились.

      Проклятие Звёздного Тигра. Том I – Путь Круга