Мои очень интересные начала

Как обычно, запрыгиваю в последний вагон. Однажды один человек удивился, что я не помню первые предложения своих книг. Я действительно не помню, мало у чего назову навскидку открывающую фразу, но это не значит, что они не важны для меня. Будет банально, если я начну затирать про первый крючок для читателя. Кажется, об этом не говорят только ленивые. У первых абзацев есть и другая ценность – они задают тон лично для меня. Как будто их надо взять правильно, чтобы сцена пошла. Чтобы поймать верное ощущение. Если не идут первые фразы, то ничего не идёт (и это работает не только в плане начала книги, но и в плане начала главы), а если что-нибудь поймалось, если есть хоть пара хороших предложений – то там уже как-то можно вертеться. Это не значит, что я сижу и часами на серьёзных щах подбираю слова, конечно. Но всё-таки кое-что первые абзацы о книге говорят.

Вот, например, «Его крепость» у меня начинается с того, как мальчик копает могилу:

Сырая земля налепляется на лопату комьями. Род тяжело опирается о древко и вытирает со лба пот, оглядывая получившуюся яму… могилу. Вроде хватит, а? По длине и ширине должно хватить, но не надо ли глубже? Род переводит дыхание, уткнувшись ртом в заношенную перчатку. Болят руки, плечи и спина, майка липнет к телу.

Наверное, хватит. Ещё перетащить, потом закапывать.

И мне очень нравится, как практично он к этому подходит, потому что этот мальчик в принципе весь рассказ старается подходить ко всему практично. А если б сюда можно было бы принести ещё следующий абзац, то в нём была бы вообще очень символичная фраза о том, что и хотелось бы сесть на пенёк отдохнуть, но Род, скорее всего, тогда уже не встанет. И это, конечно, не только про копание могилы, но и в целом про то, как он пытается жить.

А «Без имени» начинается ровно с того маленького события, без которого не случился бы вообще весь дальнейший сюжет – Лейб встречает… ну, девчонку:

Девчонку Лейб встречает у придорожного магазина. Она задумчиво смотрит, как Лейб разворачивает и вертит в руках купленную тут же карту.

Он тихо матерится сквозь зубы – не додумался проверить сразу, а карта-то старая, лет пяти. Безопасные пути через горы на ней отмечены, как Лейб и просил. Только то было раньше, чем где-то там рухнул дирижабль с целой кучей хрупкой магической лабуды.

Я, может, не всем горжусь в «Имени», но тем, как в начале между делом накидано всякой мелкой сеттинговой фактуры – вроде дирижаблей с хрупкой магической лабудой, ну и чуть дальше всякого – всё-таки немножко горжусь.

С «Другой музыкой» всё несколько сложнее. Дело в том, что каждый раз, как я берусь перечитывать начало, я задаюсь вопросом: «А не снести ли мне первую главу?» Потому что очень уж она, конечно, созерцательная и переживательная. Про небушко, вот:

Небо выглядит совсем таким же, как дома, ничуть не бледней и не голубей, вопреки россказням. Энис разглядывает тонкие редкие облачка, похожие на дорожки рассыпанной по неосторожности муки. Щурится от солнца и не чувствует никакой разницы с родной Тарис, хоть прошло уже много времени с тех пор, как их остановили для досмотра на границе.

В этой главе мальчик просто едет. В телеге. Едет по чужой стране, смотрит на небушко и пасторальные пейзажи, думает о том, что навсегда осталось по другую сторону границы и как всё сложится на новом месте. И каждый раз я оставляю эту главу, наверное, потому, что в ней, на самом деле, в мелочах вложено много всего об Энисе и его жизни, о родителях, переживаниях, манере мыслей и ценностях. И я пока не совсем уверена, что ничего не потеряю, если просто уберу безумно увлекательную первую главу про мальчика в телеге, написанную уже страшно подумать когда. 

Зато я сейчас заметила занятную деталь, которая роднит начало первого и второго тома: это в обоих случаях ощущение, что нечто фатальное, меняющее весь привычный порядок, уже случилось, но пока ещё неясно, какой будет жизнь после. Только Энис старается смотреть позитивно и убеждать себя, что совсем ничего с пересечением границы не меняется – вот, небо как небо. А вот Сириль от изменений сразу ничего хорошего не ждёт:

Новомодные туфли с тяжёлым, квадратным каблуком печатают шаг по пустому коридору гулко. Сириль против воли старается ступать осторожней и мягче. Морщится.

После похорон отца дворец затих, как перед бурей. Сначала заполошно суетился, а теперь затих. Плохо – это даже Сириль понимает. Будет что-то. Нехорошее что-то будет.

Что как минимум говорит о недюжинном оптимизме Эниса. И его отсутствии у Сириля, да. Думаю, одно из основного, что отличает этих ребят – это то, что Сириль – очень тревожный меланхолик, в то время как Энис больше склонен находить в любом положении лимоны для лимонада и живую лошадку, которая просто убежала. Хотя что касается лимонов, то и мне больше нравится, и Энису лучше подходит трактовка этой фразы из песни AJR: «Жизнь дала тебе лимоны? По крайней мере, она хоть что-то тебе дала». (Песня, если что, называется «Break My Face», и она очень хорошо ложится в образ взрослого Эниса, по моим ощущениям)

Ну и даже не знаю, случится ли когда-нибудь, что кто-то с серьёзным лицом как начнёт разбирать мой, божечки, многотомный роман и как заметит, что каждый том в нём открывается фокалом того из трёх главных героев, который будет в этой трети ведущим, а закрывается тем, кто переймёт эстафету в следующем томе. Поэтому «Другая музыка» начинается с Эниса, а заканчивается Сирилем. «Сбывшиеся мечты», соответственно, начинаются с Сириля, а закончиться должны Фирмином. В идеале в конце оно закольцуется снова Энисом.

Не могу не упомянуть ещё «Зуб мудрости» из этой серии, несмотря на то, что это самая микроскопическая штука из выложенных в моём профиле («Крепость» не считается, в «Крепости» сейчас почти две алки, на самом деле). Его первое предложение взято из какого-то челленджа, в котором я так и не поучаствовала. И где-то год, если не больше, у меня в голове сидели эти два слова и смутное представление, что будет после них. Пока оно наконец не пошло – про зубы, конуру и последнее, что у Эжени осталось от дома: 

Нельзя спать.

Эжени щиплет себя за предплечье и сглатывает слёзный ком в горле.

Энис наконец-то спокойно сопит на руках, сквозь сон мусоля край её кружевного платка с вышитым вензелем. Наверное, последнее, что у Эжени осталось от дома. Наверное, единственное, что есть достаточно чистого в этой конуре, чтоб позволить Энису сунуть в рот.

Я не буду рассказывать, про что этот рассказ и что анонсирует начало, потому что, ей-богу, он такой маленький, что быстрей прочитать. Давайте сойдёмся, что он про зубы, которые режутся. Ну а что вы хотели от бытового фентези?

Ну и последнее, что можно сюда впихнуть – это старая-добрая «Моя любимая игрушка». Тут я даже не знаю, что пошутить, кроме того, что Ийкаму только бы на девушек попялиться:

На стол опускается аккуратная белая чашка, совсем маленькая. Кофе здесь наливают, словно плачут. Чем пить его, Ийкаму больше нравится смотреть на официантку. У той узкие кукольно-светлые ладони, тёмные кудри и пышная, стеснённая форменным платьем грудь. Прелесть, а не девушка. Даже шрамы от оспы почти не портят.

Подумать только, у него ведь почти в каждом эпизоде новая! И это всего-то в полутора алках. Представляете, как выглядел бы полноценный роман?