Стенокрадия под занавесь
Автор: Олег ЛикушинПрекрасное следует определить как
«чувственную видимость идеи».
Гегель, Т.1, С.179.
Энциклопедия Стэнфордского университета: «Эстетика Г.В.Ф. Гегеля, или философия искусства, является частью необычайно богатой немецкой эстетической традиции, которая простирается от мыслей Я. Я. Винкельмана о подражании живописи и скульптуре греков и Лаокоона Г.Э. Лессинга через “Критику силы суждения” Иммануила Канта и писем Фридриха Шиллера об эстетическом воспитании человека (1795) до “Рождения трагедии” Фридриха Ницше (1872) и “Происхождения художественного произведения” Хайдеггера и “Эстетической теории” Адорно. На Гегеля оказали особое влияние Винкельман, Кант и Шиллер, а его собственный тезис о “конце искусства” (или то, что было принято за этот тезис) сам по себе был в центре пристального внимания Хайдеггера и Адорно…»
Нотабень: нить неразрывна, и Шиллер с Нитше стоят «в Стэнфорде» на равных, с «одной лишь» разницею: Шиллер – раньше. Шиллер «влияет» на Гегеля «искусством как началом», тот, в свою очередь, «концом искусства» – мишень для Нитше, для которого «искусство – всё». Только «новое всё».
И вот оно: Шиллер «слегка», сравнительно с Лессингом, отошёл от «объекта» на сторону «субъекта» и его «предмета» (объект – Бог, субъект – человек, предмет – жизнь). В образовавшуюся «щель» протиснулись, с одной стороны, Гегель, с другой – Штирнер с его «единственным»; наличествующий субъект «окончательно» стал предметом.
«Ещё Гегель, а за ним Ницше писали о том, что человек – не последняя стадия мирового развития, что он должен быть преодолён. Но Гегель имел в виду, что преемником человека, избывшим его исторические противоречия, станет Мудрец, субъект знания. Ницше и Батай отказались от этого интеллектуализма» (С.Н. Зенкин. Сакральная социология Жоржа Батая // Жорж Батай. Прóклятая часть. М., 2006. С. 33).
Нитше, через Шиллера и Гегеля, тщится «преодолеть» своё «детство», то рычит в «Заратуштре», как «лев революции», то «плачет, как дитя» (Пушкин). Без них он – гружённый песком верблюд у врат великой иглы. Нитше восстаёт на Христа? В первую голову он восстаёт, в новом «своём» этосе на «политического Христа» (см.: Чаадаев) всей цивилизации Запада, «страны святых чудес» Европы – на Шиллера, имя которого он не рискует назвать, как в детской сказке наших детей чудотворящие напропалую персонажи заменяют имя главного своего врага, вопиющего миропотрясателя, метонимической обезличенностью «Сами-Знаете-Кто» (Джоан Роулинг, цикл о Гарри Поттере).
Из энциклопедического цитатника: «Период немецкой классической эстетики приходится на вторую половину XYIII – первые десятилетия XIX века. Её основу составили теоретические концепции Канта, Шиллера, Шеллинга и Гегеля. Обращает на себя внимание хронологическое совпадение этого периода с романтизмом и, отчасти, с Просвещением».
Нотабень: Четыре равных столпа. Но только ли эстетики?
А. Луначарский, в работе «Советский и дореволюционный театр»:«Шиллер и шиллерщина – не одно и то же. Если бы в Шиллере была одна “шиллерщина”, в Гёте – одна “гётевщина”, в Гегеле – одна “гегелевщина”, то Маркс и Энгельс не провозгласили бы с гордостью, что немецкий пролетариат есть “единственный истинный наследник поэтов и мыслителей германского идеализма”».
Идеализм. Это миропотрясающая вещь.
«Шиллер – Нитше – Майн кампф» говорите? Гм.
Кафедральные евнухи.
***
Можно, вслед за энциклопедией Стэнфордского университета, открыть энциклопедии Оксфорда, Кембриджа, Беркли, Парижа, Гейдельберга и дальше, и всюду будет одно: становление современной нам цивилизации Запада неразрывно с этим легко шелестящим на воздухе (словно падающий лист и смертоносный снаряд), именем – Шиллер.
Отрытая Шиллером нора (этос) распахнулась пространной пещерой на берегу ласкового моря Юга, с Асисом и Галатеей при ловком, почти райском шалаше, в лучах заходящего светила. И вдруг открылось нечто иное: полные жизни и довольного покоя персонажи обратились в стариков Филемона и Бавкиду, а старики – в останки, и в чорной глубине пещеры всплыло видение – труп только что снятого с древа познания Гольбейнова Христа.
Идеализм, говорите? Романтизм? Просвещение, наконец?.. Вот, говорят, что мозг человека извлекает «моменты прошлого опыта» и сотворяет из них «нечто совершенно новое», удивительное – новые удивительные миры (Олдос Хаксли); и эту способность мозга (человека) называют воображением.
… Как род людской красив! И как хорош
Тот новый мир, где есть такие люди!
O wonder!
How many goodly creatures are there here!
How beauteous mankind is! O brave new world,
That has such people in 't…
Уильям Шекспир, «Буря» с интермедийной «маской», с «алхмической свадебкою», с «Дионисовыми сатирами» и их вакхическими плясками, со свергнутым герцогом-колдуном, меж Калибаном с Ариэлем, где «Люди как боги» (Герберт Уэллс), где хэппи-энд как прощанье разом и с волшебством «детской игры» в театр, и с претвореньями духов и материи… в чистейшее, двадцатикаратное золото, в «ширли-мырлевый» алмаз захлопнувшегося занавеса, финального «снятия портрета с рабочего стола».
Любил ли Нитше Шекспира-Шакспера, известного неизвестного, подпольнейшего из миропотрясателей – не вопрос.
Вопрос – что такое «интермедии» в «Потустороннем» Нитше.
Макиавелли, «Государь», 1513 год: «Многие писатели изображали государства и республики такими, какими им никогда не удавалось увидеть их в действительности».
В 1792 году «Разбойников» Шиллера (в переделке) ставят на сцене революционного Парижа; в 1793-м Конвент присваивает poete allemand Schiller, l'ami de l'humanite (немецкому поэту Шиллеру, другу человечества) звание Почётного гражданина Франции.
Почётный гражданин революции и дворянин Священной Империи германской нации – каково содружество!
Калибан, как образ благородного каннибала.
Людоедно? Зато коровы не пукают.
Ода к радости.
С 1937-го в СССР начинают печатать собрание сочинений Шиллера, в 8-ми томах; закончат в 1950-м. В 1941-м Геббельс запрещает пьесы Шиллера на подмостках Третьего Рейха. «Штурм унд Дранг» (Sturm und Drang) новых «друзей человечества» вышел на другой курс. На курс, подсвеченный сестрой покойного Нитше – национал-соцьялисткой Элизабет.
А что у нас, в России (до Советов), который век уж, «бездны мрачной на краю», вперившейся через балтийскую фортку в «портрет, всё ещё стоящий на столе»?
***
Первый перевод «Оды к радости» сделал Н. Карамзин. Переводили Шиллера Тютчев, Жуковский, Аксаковы. Пушкин в пору «Бориса Годунова» просил прислать ему Шиллеровы творения. «Онегин»: Ленский, в канун дуэли «при свечке, Шиллера открыл». В «19 октября»: «Поговорим о бурных днях Кавказа, / О Шиллере, о славе, о любви». Узнаётся знаменитое Блока:
О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твое лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе…
Герцен на Шиллере слезами обливался, Гнедич, презрев Гомера, исторгал подражанья («Мориц, или жертваа мщенья»), Белинский оды пел: «благородный адвокат человечества, яркая звезда спасения, эманципатор общества от кровавых предрассудков предания».
Иван Тургенев, из Германии, из Веймара, из Иены с придыханием пишет о «корифеях немецкой словесности», в первую голову о «поэте-мыслителе» Шиллере. В рецензии на «Вильгельма Телля», в 1843 году, Тургенев сравнивает (гм! – на «больше-меньше», дурак-то каков!): «Шиллер более, чем Гёте, заслуживал это высшее для художника счастье: выразить сокровеннейшую сущность своего народа. Как человек и гражданин он выше Гёте, хотя ниже его как художник и вообще как личность».
Нотабень: вот я, точно Людвиг Витгенштейн, философ отшелья, леплю на себя с четверга по среду: «я полный дурак»; но про Тургенева могу сказать, что он до полноты дурака, увы ему, не дорос: умён не по таланту русский гражданин Европы, исхищенной норным зверем.
Верблюдом великого Этоса.
***
«В школьные годы», по Л. Гроссману, Достоевский «положительно бредит Шиллером» («Достоевский и Европа»). В пору журнала «Время», в ответ на «замечание газеты “Век”: “Мы не очень высоко ставим Шиллера”», Достоевский рубит с плеча: «Шиллер принадлежит к главным любимцам нашей молодой литературы и нашей читающей публики», «ему было дано не только быть великим всемирным поэтом, но, сверх того, быть нашим поэтом. Поэзия Шиллера доступнее сердцу, чем поэзия Гёте и Байрона». И хлеще дорубает: «у нас он, вместе с Жуковским, в душу русскую всосался, клеймо в ней оставил, почти период в истории нашего развития обозначил».
Здесь, на «почти периоде», по мне, так Достоевский скромничает: «период» этот вполне себе целый, без околичностей «больше-меньше», и развёрнут он, через Достоевского, на весь мир. То есть на Россию и «страну святых чудес».
***
В 1868 году Достоевский дал главному герою романа «Идиот», князю Льву Мышкину (опосредованно, через сомнение-отрицание Ипполитом), великую в своей утопичности и тем уже лукавую формулу: «Красота спасёт мир»:
«Правда, князь [Мышкин], что вы раз говорили, что мир спасёт „красота“? Господа, – закричал он [Ипполит] громко всем, – князь утверждает, что мир спасёт красота! А я утверждаю, что у него оттого такие игривые мысли, что он теперь влюблён. Господа, князь влюблён; давеча, только что он вошел, я в этом убедился. Не краснейте, князь, мне вас жалко станет. Какая красота спасёт мир? Мне это Коля пересказал… Вы ревностный христианин? Коля говорит, вы сами себя называете христианином.
Князь рассматривал его внимательно и не ответил ему…»
Многие Достоевского именно (и только) по этой формуле и «знают». Немногие из «многих» считают, что формула эта выводит из Достоевского к Канту с тем у последнего, что «прекрасное – это символ морального добра».
Залезли бы в подмышку Платона, к Сократу, в «Горгии», – глядишь, окстились б.
Фокус в том, что для Достоевского авторство формулы – по сути, смыслово – принадлежит именно Фридриху Шиллеру: «Шиллер больше Канта» в случае Достоевского, это очевидно (если знаешь тексты Достоевского не из энциклопедии).
Обоснование?
«Братья Карамазовы», в котором, через Дмитрия, подаётся читателю Шиллеров «Элевзинский праздник»:
В лесе ищет зверь свободы,
Правит всем свободно бог,
Их закон – закон природы.
Человек, прияв в залог
Зоркий ум – звено меж ними, –
Для гражданства сотворён:
Здесь лишь нравами одними
Может быть свободен он.
И вместе с «Праздником» – знаменитый монолог о «красоте», всё о той же, здесь уже наверное и безо всяких сомнений Шиллеровой:
«… Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Ещё страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы... Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, – знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы – сердца людей».
Словом, «широк человек, я бы сузил». Сузил до «того же» Сократа, который, в диалоге с софистом Гиппием, вывел: «получается одно и то же может быть и прекрасно и безобразно».
«Справедливо» получается.
Нотабень: современный Достоевскому русский читатель принял цитацию Шиллера как норму, как известное и понятное. Даже в столь необразованном персонаже как Дмитрий Карамазов. Такие, вот, были они, эти русские мальчики девятнадцатого столетия.
***
Да, кстати, напомню, что Мышкин с этой, потрясшей весь мир Шиллеровой формулою как вышел из европейской «дурки», так в неё же и возвратился, потерпев в Русском мире полное фиаско. Такое же фиаско, какое потерпел в своё время (и в том же «психдиспансере») «миропотрясатель» Нитше; такое же фиаско, какое шиллеры всех национальностей терпят в «стране святых чудес» и по сей день.
Как (пост-?) христиане с мёртвым Христом Гольбейнового полотна.
Такой фокус зрения.
***
Насчёт Канта.
«Несопоставимый» с Шиллером Кант прямо вышел из «шинели» Шиллера, твердя роль эстетического («красоты») в формировании морального. Вышел, чтобы попасть уже в ХХ веке на страницы одной прелюбопытнейшей и на весь мир, опять же, грохнувшей книжки.
«… “Нет, он не англичанин…” – подумал Берлиоз, а Бездомный подумал: “Где это он так наловчился говорить по-русски, вот что интересно!” – и опять нахмурился.
– Но, позвольте вас спросить, – после тревожного раздумья заговорил заграничный гость, – как же быть с доказательствами бытия Божия, коих, как известно, существует ровно пять?
– Увы! – с сожалением ответил Берлиоз. – Ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведь согласитесь, что в области разума никакого доказательства существования Бога быть не может.
– Браво! – вскричал иностранец. – Браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!
– Доказательство Канта, – тонко улыбнувшись, возразил образованный редактор, – также неубедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовские рассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.
Берлиоз говорил, а сам в это время думал: “Но, все-таки, кто же он такой? И почему он так хорошо говорит по-русски?”».
Только рабов… Объект задвинут в угол; субъект: - Где стану я, там сейчас же будет первое место… «всё дозволено, и шабаш»!
А может, всё-таки хэппенинг? Ну, с «санкцией истины»…
Если угодно, то здесь, в этой милоте, представлено «пятое доказательство» «так хорошо говорящего по-русски» Ликушина тому, что Фридрих Шиллер помиропотряснее Фридриха Нитше будет.
Такое интермеццо.
***
Нотабенью: на каком этапе человеческой жизни происходит формирование морали, нравственности, императива? Ответ: в детстве. Прежде всего как начально – в детстве, у детей. Которых у Шиллера как бы нет, по мнению уважаемого оппонента.
Хотя они есть. В первом ряду стоят. Как в хоре Пинк Флойдовой «Стены».
***
Чуть не запамятовал! Я ж обещал сделать Roll over Beethoven, чтобы – gotta hear it again today, and tell Tchaikowsky the news. В исполнении миропотрясающих The Beatles.
Оно должно пойти, если помнить, что Людвиг ван Бетховен в последнюю свою симфонию (1824 год) включил хор с текстом «Оды к радости» Шиллера (с посвящением королю Пруссии), и на том (по мне) вопрос измерительного толка отпадает сам собой, окончательно сыплется в ничто, в nihil.
Ведь именно эта часть по сей день служит в качестве гимна Евросоюза – «Четвёртого Рейха», «Европейской империи», «Райского сада между тайгой и джунглями», или «Садов земных наслаждений» Иеронимуса Босха…
Где главным и единственным актором выступает субъект во всей красе его свободолюбия, этики и эстетики театрализованой – во всех её проявлениях – жизни, со всеми его, субъекта, превращениями и извращениями (по «дряхлости» дурацких моих суждений), в полноте отупляющей игры постмодернизма и пост-пост- и транс-пост- и проч. Где главное для нового маркиза Позы – позу нужную вовремя принять.* Где… а, что там!..
«В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, – знал ты эту тайну иль нет?»
Отчего-то вспоминаются кадры парадов и массовых собраний Третьего Рейха, всплывают титры с именем Лени Рифеншталь («Триумф воли», «Олимпия»). Эстетика, театральность, игра, в своём, конечно, роде, но высшего порядка красоты. Этика тоже вне подозрений: фильм «Олимпия», с посвящением молодёжи всего мира, получил главную награду Венецианского кинофестиваля. Картину, между прочим, показывали и в Москве. Рифеншталь после сорок пятого «лечили» лоботомией, а она упрямо твердила, что никогда не была сторонницей идей нацизма и режима, установленного в Германии и чуть не во всей «стране святых чудес», Европе.
Кен Кизи, «Пролетая над гнездом кукушки»: всё как доктор прописал.
Такова судьба художника, артиста, поэта и философа в этом мире. Такова та некрасивая, безобразная, но óбразно чистая действительность, о конечном торжестве которой предупреждал людей великий циник Макиавелли. Предупреждал ещё в шестнадцатом веке. Времени на раздумья было у цивилизованного человечества завались.
Этос подвёл, изначально – нора. Вполне допустимо, что кроличья, из Кэролла, повелителя абсурда недетских детских игр.