Лица и цвета встречных

Вчера точно в прошлое окунулся, с ревущими из колонок Sinister, с важностью шмотья, с обязательным пафосом и, самом собой, искренней металлической трушностью, ну, это когда главным вдруг становится не завтрашний день, а вся искренность твоей нефорной сути.

Парняга лет шестнадцати-семнадцати шёл навстречу ровно привет из прошлого, оставшегося минимум в середине нулевых с выпусками M, рецензиями Анастасии Самотыи, пиратскими дисками с вполне ничёшной полиграфией, майко-балахоно-торбами страны Киталия, массово выдавивших с рынка рок-атрибутики недавних монстров Румынии и Польши. Парняга шёл весь из себя в натуральных берцах, заправленном в них немецком камуфляже, косухе нараспашку, адово вырвиглазными лого чего-то мясного под ней и даже в шипованных напульсниках едва ли не по локоть, каким-то макаром натянутых почти на рукава куртки. Он так твёрдо шёл и смотрел перед собой, что сразу становилось ясно – пацану жуть как зашёл его внешний вид, он люто крут и ваще. 

Через дорогу скакал и опаздывал его товарищ, самый обычный современный черновласый домовёнок в оверсайзе и ужасающего вида неформальных лаптях, смахивающих на эрзац, носимый зольдами под Сталинградом в зиму перед сдачей Паулюса. Ничем он не выделялся из сонма таких же, плодящихся не иначе как методом почкования, и ничем, кроме удивительно неумелого бега и не запомнился. В отличие от натурально трушного друга.

Вчера навстречу попалась девчонка с волосами цвета оттенком малахита и, немного, янтаря. Смешать жёлтое с зелёным на голове в наше время штука обычная, это три-четыре пятилетки назад такие дамы обычно являли миру неудачное обращение с окрашиванием в домашне-кустарных условиях, эдакий ночной кошмар куаферов с парикмахерами. Сейчас оно временами даже не откладывается на подкорке, настолько привычным стали аляповатые пятна голов молодёжи, вне гендерного деления с социальным положением. Девчонка не шла, летела, куда-то торопясь и мурлыкая по телефону. Наверное, именно мурлыкая, если судить по лицу, слышно-то не было, в ушах тыц-тыц-тыцкал последний альбом Cemetary, о тот год окончательно переметнувшихся куда-то в электронщину с ню-металом. Девчонка шла размашисто, от бедра, улыбаясь, играя ямочками на щеках и чернея татуировками на ногах под сеткой. Вылитая училка из кинца «Орудия», только волосы другого цвета, очки чуть иной формы, помоложе, одета иначе, а так – один в один та неизвестная актриса. 

Саша сегодня пришёл менять краску в картриджах, сменять сами картриджи и делать ещё что-то с офисной техникой. Саше тридцать лет назад вряд ли бы дали спокойно пройти по улице, и даже не в славном Чапаевске, не в ровных прямоугольниках чётко-пацанских районах Тольятти или ещё какой Комсы, не на старых и верных традициям улицах Безымянки с её давно пропавшими фурагами и не в клубе «Юность» моей давно закончившейся юности крохотного Отрадного. О, думаю, Саше бы живо распечатали бы коробку живительных чуть ли не у самарского Белого дома перед глазами дежурного наряда, а если б ему вздумалось схорониться в церкви, то - как бы не случилось сожжение то ли еретика, то ли ещё какого антихриста. Сашины татуировки начинаются где-то с висков, пестрят на лице, убегают к ушам с натуральными пятирублевками тоннелей и спускаются куда-то под футболку, само собой выбегая на руки, шею и, наверняка, ещё куда. Саша воспитанный, вежливый, с богатым лексиконом, мастеровитый и совершенно не вяжущийся даже сейчас с обликом сущего комиксного панка из земли будущего кинофантастики восьмидесятых.

А ещё у нас на территории есть какая-то фирмёшка и там работает самая обычная со всех сторон почти ровесница исключительно уютно-домашнего вида, с кудряшками всегда уложенной причёски, в классических джинсах и строгих пальто. Отличается в ней одна единственная деталь – явная любовь к золотой коллекции мультов Ханна-Барбера и прочих Уорнер Бразерс, где кролики, марсиане, Койот с Бегуном и прочий антропоморфный батальон зверюшек, веселивших её, да и меня точно, во времена оные VHS формата с разными там Pal-Secam-ами. И, вот ведь, эти самые анимационные герои в ней точно колокольчик в конце симфонии Рахманинова или ещё какого Шостаковича. Точно вам говорю.