Когда планы летят в Тартар

Пришел новый текст.
Пришел сам - его особо не звали. Подвинул хандру и скуку. Посмеялся над нытьем "нет вдохновения" нет? ну так нате!
Пишите, Герда, пишите!
Что в итоге получится - вот не знаю. Может быть - ничего.
а пока... священный гон...

— Незачем тебе ехать в Афины, – голос мужчины звучал холодно, в нем не было ни капли тепла. 

Она отступила от окна, сложила губы в привычную улыбку – почти безжизненную. Улыбались лишь губы, ни малейшего отсвета в синих, как Эгейское море, глазах. 

— Эрмес, я решила. Билеты куплены. Туда и обратно. Я вернусь через неделю. Вы справитесь без меня. Я вам, в общем-то не нужна. 

— Мне не нравится, что ты едешь одна, Кати. Я всегда сопровождал тебя. 

— Да, Эрмес. Но в этот раз я еду одна…

— Но почему?

— Потому что я еду не в Афины. Я еду на Санторин. 

— Куда? – показалось, в голосе  на миг проступили нотки удивления. 

— На Стронгиле, Эрмес. И ненадолго. Может быть прекраснейший остров развеет мою вечную скуку.

  — И что ты там будешь делать? 

Она пожала плечами, вновь отвернулась к окну.

— Напьюсь Винсанто и Асиртико, - она не узнала собственный голос. Он почему-то задрожал и звучал глухо, как треснутый колокол. - Искупаюсь в море. Посещу музеи… Ты знаешь, в Акротири были найдена фреска прекрасного рыбака. Я… я хочу его увидеть своими глазами.

— Сумасшедшая…

Она снова пожала плечами, подошла к широкому столу красного дерева, положила на столешницу ключи. 

— Пусть твои мальчики покормят и выгуляют собак. Ведь это не сложно. 

Он наконец-то подошел к ней – невысокий, худощавый, поджарый. Впрочем, он все равно был на полголовы ее выше. Короткие светлые волосы вьются. Непослушные волосы. Даже сейчас их невозможно уложить волосок к волоску. «Это характер», - когда-то сказал он ей.

Это характер. Когда-то взгляд темных бархатных глаз был полон тепла. Сейчас… А, впрочем… Какая разница, каковы они сейчас? В нем не осталось ни капли огня. В ней, впрочем, тоже.

— Почему ты не хочешь, чтобы я ехал с тобой, Кати?  Может быть, я бы тоже не отказался… увидеть…

 — Позже, Эрмес. Я обещаю. Не в этот раз, но позже. В этот раз я должна сама. Ты знаешь, я вечность не была на Каллисте… Даже больше, чем вечность.  Пришло время вернуться. Может быть, мне станет легче. Я должна попытаться. И… в паломничество каждый пускается сам. Один. А это паломничество. 

Она вышла из его кабинета – маленькая, хрупкая женщина в белоснежном костюме. На голове повязан белоснежный платок. На ходу достала широкие темные очки из объемной сумки. Спустилась по лестнице вниз.  На окна кабинета и его владельца, смотревшего ей вослед, она не подняла глаз. Впрочем, за ширмой очков того не видно. Несколько десятков секунд… вот она села в Бентли. Вот что-то  сказала шоферу. Автомобиль тронулся с места.

Откинувшись на сидении, она достала телефон, заново проверяя маршрут – самолет до Афин, пересадка в столице Греции. К вечеру она будет на месте. Номер в гостинице забронирован.

Вспомнилось, словно ударило:

Песня — о боге великом, владыке морей Посейдоне.

Землю и море бесплодное он в колебанье приводит,

На Геликоне царит и на Эгах широких.

Двойную честь, о земли Колебатель, тебе предоставили боги:

Диких коней укрощать и спасать корабли от крушенья.

Слава тебе, Посейдон, — черновласый, объемлющий землю!

Милостив будь к мореходцам и помощь подай им, блаженный!

Покачав головой она на несколько секунд прикрыла глаза. Покатала на языке слога «По-се-да-вон»… Память пахла морем. Морем и медом. А кроме того… она задрожала и снова ее бросило в холод… Память хранила запах, что слаще меда. Воздух ее Каллисте благоухал янтарной амброзией.

Память… То ли великое благо, то ли проклятие. В ее ладонь удобно ложится маленький бронзовый серповидный нож.

— Давай сама. 

Она смотрит на брата, потом кивает. Кора кустарника невероятно прочна. Нужно знать, как подобраться, как держать руку, как резать. В их семье это знание передается от сына к отцу. Оно не для дочери.  Но отец умер два года назад. И брат решил, что обязан поделиться с нею секретом. Их ведь осталось всего двое. А случись что с ним и камнем в омут уйдет древнее знание. И она училась. Набивала на ладонях мозоли, мысленно злясь на невероятно-прочную кору. Подставляла к срезу сосуд, собирая светлый золотистый сок, что густел на глазах. Она не успевала  собрать и пригоршни сока, как на стволе снова нарастала кора – еще более прочная. Еще более жесткая. И с этого хотелось плакать. А  воздух благоухал. Воздух был напоен ароматом, что слаще меда.
К вечеру руки ее были в крови от лопнувших мозолей. Но малый кувшин золотистого сока был наполнен под край. «Лишь один день. Лишь один. Перед ночью полной луны. Не сможешь собрать – год пропустишь». Она кивала. От сладкого запаха кружилась голова. Она разливала сок по плоским глиняным чашам, ставила их в еще не остывшую золу очага.

Сок густел, сок испарялся. К утру на дне каждой чаши оставалось немного жирного налета цвета меда. Она тщательно соскребала его. Его было немного – всего ничего, комочек размером с фалангу ее почти еще детского пальца. А запах был настолько  сладок, что кругом шла голова. Она смеялась – с одного этого запаха. Заворачивала золотой, словно электрон, почти твердый эликсир в ткань. «Получилось! У меня получилось!»

«Прячь надежнее» - сказал брат. Она спрятала…

«Теперь ты знаешь как. И знай, достаточно шарика с ноготь твоего мизинца». Она посмотрела на руки. Ноготок был маленький, розовый и округлый. Вспомнилось, сколько она получила снадобья. Оказалось, не так и мало. Хватит на пятерых. Да, несомненно, хватит. 

Знала бы она тогда… Но тогда она ликовала.

Брат вскоре ушел и не вернулся. Так и лег на ее плечи тяжестью больше ни с кем не разделенный секрет – в возрасте, когда другие становились невестами.