Изолиум. Свет и власть

Улицы столицы превратились в территорию, где силу и порядок диктовали не формальные правила, а вчерашние изгои. Теперь именно эти люди стали главными, разделив кварталы и дома, обозначив границы обрывками ткани и метками на стенах. Жители привыкли быстро: не спрашивали разрешений, не протестовали — принимали новый порядок как неизбежность.

Каждая банда выбрала свой цвет. В Замоскворечье появились люди в красных повязках с кровавыми лоскутами на плечах. На Тверской собирались группировки в синих куртках с яркими полосами ткани на воротниках. Арбат оказался под контролем носивших зелёные шарфы, которые свистели, предупреждая чужаков держаться подальше. Город напоминал карту, раскрашенную детской рукой, но с очень взрослой жестокостью.

На стенах домов уже не рисовали граффити — писали предупреждения, отмечая границы влияния. Кресты и круги, треугольники и стрелки стали знаками опасности: чужаку такие ошибки не прощали. В одной из подворотен Денис встретил старика, рисовавшего мелом большую стрелку с надписью: «Только для красных».

— Дядь, что тут пишешь? — спросил Денис, остановившись рядом. — Думаешь, кто-то будет смотреть на твои надписи?

Старик повернулся медленно, оглядел Дениса сверху донизу и устало вздохнул:

— Смотрят, сынок. Ещё как смотрят. Вот ты — без цвета. Значит, сюда тебе не идти. Если пойдёшь — не вернёшься. А я рисую, чтобы потом не спрашивали, почему пропал кто-то, не разобравшись.

— Разве это поможет? — скептически спросил Денис, оглядываясь по сторонам. — Город давно превратился в зону, где никто никому не верит. Тебе не страшно здесь одному стоять и рисовать?

Старик улыбнулся криво и горько:

— А чего бояться? Меня и так уже списали, старый слишком. Лучше уж буду рисовать — хоть какую-то пользу принесу. Кому надо, увидит и поймёт. Кому не надо — тому уже ничего не поможет.

Денис молча пошёл дальше, внимательно разглядывая надписи на стенах. На углу дома он увидел небольшую площадь, окружённую кострами, с торчащими из асфальта кольями и деревянными щитами. Настоящая крепость — небольшая, но суровая. Обитатели внутри молчаливо следили за прохожими, сжимая палки и металлические прутья. Один заметил Дениса и резко окликнул:

— Стой! Кто такой, зачем пришёл? У нас тут только синие живут, чужакам ход закрыт.

— Я мимо. Ничего не надо, — ответил Денис спокойно, останавливаясь в нескольких метрах от костра.

— Мимо иди быстро и не оглядывайся, — предупредил человек с прутом, пристально вглядевшись в лицо Дениса. — Чужаки у нас долго не задерживаются. Мы тут не играем в гостеприимство, ясно?

— Ясно, — сказал он и ускорил шаг, чувствуя за спиной тяжёлые взгляды.

Двигаясь дальше, Денис заметил клочки бумаги на асфальте. Это были листовки, когда-то расклеенные властями в надежде успокоить население. «Мы с народом! Помощь близка!» — кричали крупные буквы на грязной бумаге. Теперь эти слова воспринимались как издёвка. Прохожие срывали их со стен и яростно бросали в огонь с горькими комментариями.

— Опять «с народом»! — услышал Денис хриплый голос пожилой женщины, бросавшей очередную листовку в костёр. — Где же вы теперь, когда мы тут голодаем и мёрзнем? Лучше бы молчали — меньше бы раздражали.

Рядом стоял мужчина лет сорока, потрёпанный и мрачный, в старом пальто, с густой щетиной на лице. Он поднял с земли ещё один лист и скомкал его в кулаке.

— «Помощь близка», говорите? — усмехнулся он, глядя на огонь. — Скорее солнце погаснет, чем от вас помощь придёт. Нам бы хлеба кусок, воды чистой, а не ваши обещания про скорое спасение. Нас и спасать уже некому — сами как-нибудь перебьёмся.

Денис смотрел на них, не находя слов ни для возражений, ни для согласия. Теперь любые обещания казались абсурдными, смешными, даже оскорбительными.

Полиции больше не было, причем давно. Те, кто носил форму, давно её сняли — не из страха, а чтобы не быть мишенью. Отдельные патрули, ещё пытавшиеся изображать порядок в первые недели, исчезли вместе с радиосвязью и боеприпасами. Их больше никто не видел — да и не ждал.

Иногда по городу брели бывшие полицейские в гражданской одежде, с пустыми глазами. Их никто не трогал — на них просто не обращали внимания. Эти люди стали такими же, как все. Один из таких — крепкий лысоватый мужчина — как-то подошёл к группе у костра и тихо попросил немного воды. Никто не узнал в нём бывшего участкового.

— Я был из тех, кто в начале ещё пытался верить в инструкции, — сказал он, глядя в огонь. — А потом понял, что инструкция не греет. И что слова «общественный порядок» — это только слова.

— Ты теперь как мы, — ответил ему пожилой мужчина с ожогами на руке. — Без фуражки ты не страшный. Сиди, пей воду. У нас тут таких уже десятки.

— И всё равно тянет повторить: «Граждане, разойдитесь по домам», — усмехнулся бывший участковый. — Только домов больше нет. И граждан, кажется, тоже.

Слово «власть» исчезло, как иней на солнце. Оно стало понятием из старого мира, где ещё работали законы. Теперь их переписали. Или просто забыли.

https://author.today/work/501563