Цвет раздора

— Нет, — сказал Кротов своему отражению в зеркале. — Я не буду этого делать. Ни за что.

Отражение смотрело на него с немым укором, но Кротов был тверд. Он не собирался быть инициатором покраски подъезда. Это было бы самоубийством. Социальным самоубийством со всеми вытекающими: бесконечными обсуждениями, звонками, претензиями и философскими спорами о природе цвета.

Но жена сказала: «Кто, если не ты?» А на этот вопрос у Кротова не было ответа. Точнее, был: «Кто угодно, только не я». Но это не считается.

Поэтому сейчас он стоял у двери Клавдии Петровны с первого этажа, держа в руках список жильцов и ручку. План был прост: обойти всех, собрать подписи под заявлением «Мы за покраску», выбрать цвет, скинуться, покрасить. То есть сделать красиво. Логика железная: было плохо, станет хорошо. A + B = C. Элементарно.

Дверь открылась. Клавдия Петровна, женщина в халате, который, казалось, прирос к ней на молекулярном уровне, посмотрела на него с подозрением, которое обычно приберегают для свидетелей Иеговы и сборщиков на храм.

— Клавдия Петровна, здравствуйте. Я насчет подъезда. Хотел бы организовать покраску. Вы не против?

— А что красить будем?

— Ну... стены. Подъездные стены.

— А в какой цвет?

Кротов растерялся. Он не думал, что придется принимать решение о цвете уже на первой квартире.

— В... бежевый? Нейтральный такой.

— Бежевый? — Клавдия Петровна всплеснула руками, и её халат взметнулся, как крылья встревоженной курицы. — У меня от бежевого печень болит! Я три года в бежевой комнате прожила — желчный пузырь удалили! Потом переклеила обои на салатовые — и сразу легче! Нет, только салатовый!

— Но... причем тут желчный пузырь?

— А при том! Цвет — это вибрация! Бежевый — это вибрация застоя! Он желчь застаивает! А салатовый — наоборот, разгоняет! Моя тетя Зина, царствие ей небесное, всю жизнь в коричневом прожила — печень как камень была! А соседка в зеленом живет — до девяноста дожила, и хоть бы что!

Кротов кивал, записывая: «Клавдия Петровна — салатовый. Аргумент: печень».

У Семена Борисовича со второго этажа всё пошло иначе.

— Салатовый? — переспросил бывший инженер, поправляя очки. — Клавдия Петровна опять про свою печень рассказывала? Вы же понимаете, что это псевдонаука?
— Понимаю, — облегченно выдохнул Кротов. — Значит, вы за бежевый?

— Я за белый. Белый — это отражение всех волн спектра. Максимальная светоотдача. Плюс визуальное расширение пространства. Научно обоснованно.

— Но белый маркий...

— Зато гигиеничный. На белом видны все загрязнения. Это стимулирует поддерживать чистоту. Видите логику?

Кротов видел. Записал: «Семен Борисович — белый. Аргумент: наука и гигиена».

На третьем этаже Лидия Михайловна, дама с прической-безе, сразу заявила:

— Только не белый! Белый — это больница! Я всю жизнь в медучреждениях работала, насмотрелась на этот белый! Давайте что-то теплое. Персиковое. Или розовое.

— Розовое? — Кротов представил подъезд в розовых тонах. — Это же... детсадовский цвет...

— Ничего подобного! Розовый — цвет нежности, заботы! Он умиротворяет! Вы разве не хотите, чтобы наш подъезд был умиротворенным?

«Хочу, — подумал Кротов. — Но боюсь, розовый его не умиротворит, а взбесит окончательно».

Записал: «Лидия Михайловна — розовый. Аргумент: умиротворение».

Вадим Игоревич с четвертого был категоричен:

— Никакого розового! Это же цвет... ну, вы понимаете. Для девочек. Давайте что-то мужское. Синее. Или серое.

— Серое — депрессивное, — машинально сказал Кротов, уже набравшийся теорий.

— Кто сказал?

— Ну... говорят.

— Ерунда! Серый — это благородно! Это цвет деловых людей! Бизнес-цвет!

Кротов посмотрел на облупившиеся стены подъезда и попытался представить их в «бизнес-цвете». Не представилось.

У Анны Владимировны с пятого, психолога на пенсии, началась лекция:

— Цвет — это язык подсознания. Бежевый — это страх перед яркостью жизни. Белый — стерильность и отказ от эмоций. Серый — подавленная агрессия. Розовый — инфантилизм. Салатовый — невротическая потребность в новизне. Вы уверены, что хотите навязать всем этим коллективное подсознание подъезда?

— Я просто хочу покрасить стены, — устало сказал Кротов.

— Не существует «просто покрасить». Каждое решение — это манифестация. Мы должны выбрать цвет, который будет отражать нашу общую идентичность как микросоциума.

Кротов вышел от нее с головной болью и записью: «Анна Владимировна — за обсуждение идентичности. Цвет неизвестен».

Дед Василий с первого этажа, старейший житель, выслушал его молча, потом изрек:

— А у нас в прошлом доме цвет выбирали три года. Хотели демократично. В итоге председатель ЖЭКа умер, новый пришел и покрасил в зеленый. Без спроса. Все возмутились, но быстро привыкли. Так что мой тебе совет: не спрашивай, а делай. Сделаешь — поругают и забудут. Не сделаешь — будут ругать вечно.

Это была самая мудрая мысль, которую Кротов слышал за весь день. Но применить её он не мог: во-первых, у него не было денег красить подъезд за свой счет. А во-вторых, он был слишком воспитанным, чтобы игнорировать мнение соседей.

Философский вопрос: почему в мире, где каждый имеет право на мнение, нельзя иметь право на отсутствие мнения? Почему нельзя просто сказать: «Мне всё равно, решайте сами»? Потому что если все скажут «мне всё равно», не решит никто. А если никто не решит, ничего не произойдет. А человек устроен так, что ему надо, чтобы что-то происходило. Даже если это «что-то» — бесконечное обсуждение цвета стен.

(Часть II: Собрание)

Кротов назначил собрание на субботу, семь вечера. Явились все, кроме молодой пары с четвертого, которые, по слухам, были слишком заняты друг другом, чтобы интересоваться подъездом.

— Итак, — начал Кротов, стоя у облупленной стены с блокнотом. — Вопрос простой. Нужно выбрать цвет и скинуться. Две тысячи с квартиры.

— Почему одинаково? — сразу спросила Клавдия Петровна. — У меня однокомнатная, а у Семена Борисовича трехкомнатная!

— Но подъезд общий, — возразил Семен Борисович. — Площадь подъезда от площади квартиры не зависит.

— Зато зависит от количества раз, которые вы по нему ходите! Вас четверо в семье, а я одна! Значит, вы его в четыре раза больше изнашиваете!

— Тогда давайте по шагам считать! — начал закипать Семен Борисович. — Поставим счетчик у каждой двери!

— А что, идея! — подхватил Вадим Игоревич. — Демократично и справедливо!

— Или по весу! — предложила Лидия Михайловна. — Кто тяжелее, тот больше нагрузку создает!

— Вы намекаете? — напряглась Клавдия Петровна.

— Я не намекаю, я предлагаю справедливую систему!

— А давайте по знаку зодиака! — неожиданно подал голос дед Василий. — Овны активнее, больше энергии тратят. Пусть больше платят. А Рыбы тихие, домоседы — им скидка.

Повисла пауза. Все посмотрели на деда Василия, пытаясь понять, шутит он или нет.

— А у нас в прошлом доме, — продолжил он невозмутимо, — одна женщина требовала платить по фазе луны. Говорила, в полнолуние больше по подъезду мечется.

— Минуту! — Кротов поднял руку. — Давайте вернемся к цвету. Я опросил всех. У каждого свой вариант. Предлагаю голосовать.

— А почему голосовать? — возмутилась Анна Владимировна. — Голосование — это диктатура большинства! Мы должны прийти к кон-сенсусу. То есть к концу здравого смысла, который неизбежен в нашей ситуации.

Кротов не был уверен, что она сострила намеренно, но записал фразу себе на память. Пригодится для мемуаров, если он выживет.

— Консенсус — это когда все согласны, — педантично пояснил Семен Борисович.

— Я знаю, что такое консенсус! — огрызнулась Анна Владимировна. — Я двадцать лет людей консенсусу учила!

— И как, научили? — ехидно спросил Вадим Игоревич.

Назревал скандал. Кротов чувствовал, как ситуация выходит из-под контроля.

— Давайте так, — предложил он. — Каждый пишет на бумажке свой вариант. И бросаем в шапку. Демократия.

Собрали бумажки. Кротов начал озвучивать:

— Салатовый. Белый. Розовый. Серый. Голубой. И... серо-буро-малиновый в крапинку.

— Это кто написал? — спросил он, поднимая глаза.

— Я, — признался дед Василий. — Это компромиссный вариант. Берем понемногу от всех. Авангард-декаданс. Чтобы никому не обидно.

— Но такого цвета не существует!

— В природе не существует. Но мы же люди, мы можем создать.

— При смешивании всех цветов получится грязно-коричневый, — авторитетно заявил Семен Борисович.

— Неправда! — возразила Клавдия Петровна. — Я в детстве в альбоме смешала все краски — получилось что-то светлое!

— Это потому что у вас была акварель! А здесь будет акриловая краска!

— А какая разница?

— Огромная! Акварель работает по принципу вычитания, а акрил...

Кротов закрыл глаза. Ему вдруг вспомнилась школа, урок литературы, рассказ Чехова «Злоумышленник». Там мужик отвинчивал гайки с рельсов, чтобы делать грузила для рыбалки. И не понимал, почему это плохо. Вот так и здесь: каждый выкручивает свой винтик из общего механизма, и не понимает, почему ничего не работает.

— А у нас в прошлом доме, — снова начал дед Василий, — спорили о цвете ручки на входной двери. Полгода. Один хотел золотую, другой серебряную, третий бронзовую. В итоге кто-то украл ручку вообще. Так и ходили, дверь палкой открывали.

Обсуждение длилось два с половиной часа. За это время:

• Клавдия Петровна рассказала медицинскую историю всех своих родственников в зависимости от цвета их жилищ;
• Семен Борисович прочитал лекцию о природе света, спектральном анализе и цветовой температуре;
• Вадим Игоревич четырежды произнес фразу «Я, в принципе, не против, но...» и каждый раз был против;
• Анна Владимировна диагностировала у всех присутствующих «коллективный невроз выбора с признаками групповой дезориентации»;
• Дед Василий рассказал пять историй, начинающихся с «А у нас в прошлом доме...», каждая абсурднее предыдущей: про выбор формы звонка (круглая или квадратная кнопка), про спор о направлении открывания двери мусоропровода, про конфликт из-за материала коврика (резина или текстиль), про баталии вокруг цвета цифр на почтовых ящиках.

— Может, просто не красить? — устало предложил Кротов.

Все замолчали и посмотрели на него, как на отступника.

— Как это не красить? — возмутилась Лидия Михайловна. — Мы тут два с половиной часа обсуждали!

— Это часть моей жизни! — подхватила Клавдия Петровна.

— Я статью не дочитал! — присоединился Семен Борисович.

— А я на "Поле чудес" опоздал! — сказал дед Василий. — Там, между прочим, холодильник разыгрывали.

(Часть III: Реализация)

К всеобщему удивлению (особенно Кротова), через неделю консенсус был достигнут. Решили красить в бежевый — как самый нейтральный. Клавдия Петровна сдалась после того, как Семен Борисович нашел в интернете статью о том, что желчный пузырь удаляют по медицинским показаниям, а не из-за цвета обоев. Деньги собрали. Наняли маляров.

И тут началось самое интересное.

Маляры, двое мужчин неопределенного возраста в запятнанных комбинезонах, пришли, посмотрели на стены и синхронно покачали головами.

— Сначала штукатурить надо, — сказал старший, прораб Геннадий. — Стены кривые. Видите? Тут ямы, тут бугры. Краска такое не скроет.

— Но мы же за покраску платили! — возмутился Кротов.

— Покраска — это покраска. А штукатурка — это штукатурка. Это разные услуги. Разные коды в прайсе.

— Но краска же на кривые стены ляжет плохо!

— Ляжет. Но мы не отвечаем за эстетический результат. Только за сам факт нанесения пигмента на поверхность.

«Нанесение пигмента на поверхность, — подумал Кротов. — Раньше это называлось "покрасить". Но прогресс неумолим».

Пришлось доплачивать за штукатурку. Собрали еще по тысяче.

Потом выяснилось, что старую краску надо счищать. Иначе новая не ляжет. Еще доплата.

Потом — что грунтовать обязательно. Для адгезии. Снова доплата.

— А вы что, сразу не могли сказать? — взмолился Кротов.

— Могли, — пожал плечами Геннадий. — Но вы не спрашивали. Мы думали, вы в курсе технологического процесса.

— Я не маляр!

— Вот и мы не телепаты.

Когда, наконец, стены подготовили и начали красить, выяснилось, что «бежевый» — это не цвет, а целая философская концепция. Геннадий принес каталог.

— Вот, смотрите, — он раскрыл толстенную книгу с образцами. — Бежевый у нас 47 оттенков. «Слоновая кость», «топленое молоко», «песочный», «карамельный», «пшеничный», «ванильный», «миндальный», «кремовый», «бисквитный», «крем-брюле»... Какой будем брать?

— А какой вы рекомендуете? — обреченно спросил Кротов.

— Я не могу рекомендовать. У меня нет лицензии дизайнера интерьеров. Я могу только реализовать ваш выбор.

— Но это же подъезд! Какая разница?

— Для меня разница есть. У меня репутация. Я не могу работать без четкого технического задания. Вот вы напишите: «Красить в оттенок "крем-брюле"» — я покрашу. А без указания конкретного кода не могу.

Кротов посмотрел на каталог, потом на потолок, потом снова на каталог. Позвать всех соседей на новое собрание? Обсуждать, чем «топленое молоко» отличается от «пшеничного»? Выслушивать теории о том, как «крем-брюле» влияет на поджелудочную железу?

Нет. Он не мог. У него просто не было сил на это.

— «Крем-брюле», — сказал он, ткнув пальцем наугад.

— Отличный выбор, — одобрил Геннадий. — Благородный оттенок. Теплый, но не навязчивый.

«Значит, мог рекомендовать, — подумал Кротов. — Просто не хотел брать на себя ответственность».

— А у нас в прошлом доме, — вдруг сказал Геннадий, сматывая каталог, — так вообще забавная история была. Договорились красить в белый. Покрасили. А потом выяснилось, что у каждой краски белый свой. У одной с голубым отливом, у другой с желтым. Краску брали из двух партий — вот и получилось полосатое. Как зебра. Жильцы в суд подали, но ничего не доказали. Потому что и там, и там написано «белый». А что оттенки разные — так это в договоре не прописано.

Кротов молча кивнул. Ему больше не хотелось ничего слышать. Он просто хотел, чтобы этот кошмар закончился.

На следующий день, когда маляры уже работали, спустилась Анна Владимировна.

— А почему вы в пятницу красите? — спросила она.

— А что такого? — не понял Геннадий.

— Пятница — день Венеры. Энергетика нестабильная. Надо было в среду, день Меркурия. Или хотя бы в воскресенье, день Солнца.

— Мы по графику работаем, — буркнул Геннадий. — А не по планетам.

— Зря, — покачала головой Анна Владимировна. — Планеты — это архетипы коллективного бессознательного. Игнорировать их — значит программировать пространство на конфликт.

Она ушла, многозначительно вздохнув. Кротов проводил её взглядом и подумал, что если в подъезде и начнется конфликт, то виноваты будут не планеты, а люди с их неуемной любовью к усложнению простых вещей.

(Часть IV: Финал)

Подъезд покрасили за три дня. Вышло красиво, надо признать. Свеженько. «Крем-брюле» оказался приятным, теплым оттенком, который не раздражал глаз и не вызывал медицинских ассоциаций. Все были довольны.

Ровно до понедельника.

В понедельник Клавдия Петровна поставила у своей двери новую обувную полку. Ярко-салатовую. Пластиковую. Сияющую, как маяк в тумане.

— Клавдия Петровна, — робко сказал Кротов. — Это же... не очень подходит к цвету стен...

— Зато подходит к моей печени! — отрезала она. — И вообще, подъезд общий, а полка моя. Имею право!

Спорить было бесполезно. С точки зрения формальной логики она была права.

Во вторник Семен Борисович повесил на стену объявление о потерянном коте. На ярко-желтой бумаге. Формата А3. С фотографией кота размером с настоящего кота.

В среду Лидия Михайловна покрасила свою входную дверь в розовый. Нежно-розовый, цвета сахарной ваты. Объяснила, что дверь — её частная собственность, и она имеет право на самовыражение.

В четверг Вадим Игоревич прибил у лифта самодельную полку для газет и журналов. Из некрашеного дерева, источающего запах свежего спила. На вопрос, зачем это в эпоху интернета, ответил: «А вдруг кому пригодится».

В пятницу дед Василий принес и поставил у своей двери кадку с огромным фикусом. Видимо, решил озеленить пространство. Фикус был пышный, здоровый и совершенно не вписывающийся в минималистичную эстетику свежевыкрашенного подъезда.

К субботе подъезд, свежевыкрашенный в нежный «крем-брюле», стал похож на выставку современного искусства, где каждый художник пытался перекричать соседа, не слыша ничего, кроме собственного манифеста.

Кротов стоял на первом этаже и смотрел на это великолепие. Салатовая полка соседствовала с желтым объявлением. Розовая дверь контрастировала с некрашеной деревянной полкой. Фикус возвышался над всем этим, как страж абсурда.

И вдруг Кротов понял: цвет стен не имел значения. Никогда не имел. Потому что люди всё равно привнесут свое. Свой хаос, свою логику, свою салатовую полку. Под-ъезд — это не просто пространство под крышей, куда все подъезжают со своими вещами. Это сцена, где каждый играет свою роль. И никакой «крем-брюле» их не объединит, потому что единство не в одинаковости, а в том, чтобы уживаться в разности.

Дед Василий, проходя мимо со своей хозяйственной сумкой, похлопал его по плечу:

— Ну что, теперь умнее стал?

— Наверное, — кивнул Кротов.

— А у нас в прошлом доме, — начал дед Василий, — один мужик тоже решил подъезд облагородить. Покрасил, посадил цветы, картины развесил. Через два месяца съехал. Нервы не выдержали.

— И куда съехал?

— В частный дом. Говорит, лучше с землей и яблонями возиться, чем с соседями. Свой дом — свои правила. Хочешь — крась в полоску. Никто слова не скажет.

Кротов задумчиво кивнул. Может, это и был выход.

На следующий день на доске объявлений появилась новая запись:
«Собрание жильцов. Тема: установка домофона. Нужен ответственный за организацию».

Кротов прочитал, вздохнул и пошел дальше. Он больше не был инициатором. Он был умудренным опытом человеком, который знал: если хочешь сохранить здоровье и рассудок, никогда, ни при каких обстоятельствах не вызывайся что-то организовывать в многоквартирном доме. Особенно если это связано с общим выбором.

Через неделю Анна Владимировна, проходя по подъезду, остановилась, окинула взглядом разноцветную композицию и задумчиво произнесла:

— Знаете, с психологической точки зрения это очень показательно. Классическая проекция неразрешенных внутренних конфликтов на внешнее пространство. Каждый пытается компенсировать ощущение потери индивидуальности в коллективном решении. Вам бы не помешала групповая терапия.

— Нам бы не помешал отдельный подъезд каждому, — буркнул Кротов.

— Это называется избегание, — покачала головой психолог. — Классический защитный механизм.

Она ушла, оставив Кротова наедине с его «защитным механизмом» и мыслями о частном доме с яблонями.

А подъезд стоял свежевыкрашенный, в благородном оттенке «крем-брюле», украшенный салатовой полкой, розовой дверью, желтым объявлением, деревянной полкой и фикусом размером с небольшое дерево. И был прекрасен. Той особенной красотой, которая возникает, когда много людей пытаются создать гармонию и создают абсурд. Который, если подумать, и есть высшая форма гармонии. Просто мы привыкли называть её иначе.

Каждый получил своё: Клавдия Петровна — салатовую полку для печени, Семен Борисович — надежду найти кота (хотя кот давно нашелся), Лидия Михайловна — умиротворяющую розовую дверь, Вадим Игоревич — полку для несуществующих газет, дед Василий — повод рассказывать новые истории про то, как у них в прошлом доме был фикус еще больше.

А Кротов получил опыт. Бесценный опыт понимания того, что люди договориться не могут. Но могут сосуществовать. И в этом сосуществовании, пестром и абсурдном, есть своя правда. Правда жизни, где никто не прав и все правы одновременно. Где бежевый оказывается «крем-брюле», а «крем-брюле» оказывается фоном для салатовой полки.