Кофейная церемония с привкусом вины

Человек слаб. Всю жизнь он чего-то хочет. То любви, то денег, то покоя. Я хотел малого. Я хотел кофе.
Организм сказал: "Влей в меня черное, иначе я отключу мозг". А мозг мне нужен, я им работаю, хотя начальство считает иначе.
Я шел по улице, как зомби в поисках свежих мозгов, и набрел на вывеску. Букв не было. Висел ржавый велосипед и кусок кирпича. Сразу понятно — элитная кофейня. Сейчас модно, когда вход выглядит как выход в преисподнюю. Заведение называлось то ли "Цех", то ли "Прах", то ли "Вздох".

Дверь. Тяжелая. Дубовая. Ручки нет. Есть дырка. Видимо, надо просунуть палец и поманить дверь к себе. Я налег плечом, дверь охнула, и я влетел внутрь, споткнувшись о концепцию. Концепция заключалась в том, что пола нет. Бетон, залитый слезами дизайнеров.
Внутри полумрак. Свет только от лысины посетителя за соседним столиком. Атмосфера таинственная, как в морге перед вскрытием.

Подхожу к стойке. За ней стоит существо. Пол не определен, возраст тоже. Борода есть, но ухоженная, расчесанная на пробор. Взгляд — как у прокурора на Страшном суде. Сразу хочется признаться, что в третьем классе не доел манную кашу.
— Мне бы кофе, — говорю я голосом, в котором звучит извинение за факт моего существования.
Существо посмотрело на меня. Пауза. Долгая. Мхатовская. В этой паузе родились и умерли цивилизации.
— Вы имеете в виду базовый напиток? — спросило оно с такой брезгливостью, будто я попросил налить мне воды из лужи.
— Ну да. Черный. Чтобы проснуться.
— Мы не варим, "чтобы проснуться", — ответил бариста, поправляя деревянную бабочку. — Мы варим, чтобы осознать. Вам на каком зерне?
Он махнул рукой в сторону полки, где стояли пакетики ценой в мою левую почку.
— Есть "Кения Экспериментальная". Зерна собирали девственницы на закате, перетирая их ладонями. Нотки чернослива, табака и депрессии.
— Есть "Колумбия Анаэробная". Зерна ферментировали в бочках из-под селедки. Вкус яркий, с кислинкой предательства.
— И есть, — голос его стал мягким, — "Эфиопия Покаянная". Она сама себя заваривает от стыда.

Я вспотел. Я просто хотел пить. Я не хотел участвовать в гастрономическом разврате.
— А можно, — спросил я, вытирая лоб рукавом, — просто кофе? Из зерен. Которые росли на дереве, а не в пробирке.
Бариста вздохнул. Так вздыхает врач, когда пациент с гангреной просит подорожник.
— Хорошо. "Хаус бленд". Смесь безысходности и арабики. Молоко какое?
Началось. Самая страшная часть допроса.
— У нас есть овсяное, гречневое, рисовое, соевое, миндальное, кешью, молоко из кедровых орехов, вымоченных в святой воде, и банановое без банана.
Я зажмурился.
— Коровье.
Звук разбитого стекла. Кто-то за спиной перестал печатать на макбуке. Бариста побледнел сквозь загар.
— Коровье? — переспросил он шепотом. — Вы хотите... лактозу? Вы хотите продукт эксплуатации животного мира?
— Я хочу продукт эксплуатации коровы! — в моем голосе появились истерические нотки. — Я диссидент. Я ретроград. Я пью молоко, которое дают коровы!
Он посмотрел на меня как на каннибала, заказавшего детский сад на обед в кляре.
— Шестьсот пятьдесят рублей, — сухо сказал он.

Шестьсот. Пятьдесят.
За эти деньги в моей столовой можно купить комплексный обед, компот и доброе слово буфетчицы тети Вали. А здесь я покупаю презрение.
— Имя?
— Ваше? — не понял я.
— На стаканчике написать.
— Напишите: "Жертва".

Жду. Бариста совершает ритуал. Он берет холдер двумя пальцами, как бриллиант. Он льет кипяток тонкой струйкой, рисуя на поверхности воды знаки бесконечности. Он наклоняется к чашке и слушает, как кофе дышит. Кажется, он сейчас сделает кофе искусственное дыхание.

Наконец мне выдают стакан. На нем написано: "Карма не ждет".
Выхожу на улицу. Воздух свежий, пахнет бензином и свободой. Делаю глоток.
Глаза мои полезли на лоб, встретились там с бровями и полезли дальше, на затылок. Вкус был сложный. Сначала показалось, что я лизнул аккумулятор. Потом — что жую старую газету "Правда" за 1985 год. В конце появилось послевкусие жасмина, пролежавшего зиму в кармане пуховика.
Это была та самая благородная кислинка. Кислятина, от которой сводит скулы и совесть.
Но пить надо. Уплачено!
Я иду, морщусь, глотаю этот эликсир. Навстречу бредет местный житель неопределенного места жительства. Лицо опухшее, но с остатками былого величия в глазах.
— Мужик, — хрипит он. — Трубы горят. Дай глоточек?
Смотрю на него. Жалко человека. Может, этот кофе его добьет? А может, просветлит?
— Держи, — говорю. — Эксклюзив. "Кения Покаянная". Или "Эфиопия Экспериментальная".
Он берет стакан своими черными пальцами. Делает профессиональный глоток. Бултыхает жидкость во рту, как сомелье. Сплевывает.
Возвращает стакан. Смотрит на меня с глубоким сочувствием.
— Тебя развели, братан, — говорит он грустным басом. — Это переэкстракция на низких температурах. Зерно прошлогоднее, обжарка темная, а помол под френч-пресс был, а они в эспрессо запихнули. Кислотность зашкаливает, тела нет. Баланс нарушен.
Похлопал меня по плечу.
— Лучше бы "Балтики" девятки взял. Честнее.

И пошел дальше, шурша пакетами. А я остался стоять со стаканом кислоты в руке, посреди большого города, понимая, что в этой жизни даже бомжи разбираются в нюансах лучше меня.