Глютен-фри животворящий

В деревню Малые Пятки приехала внучка. Из города. Событие, в общем-то, рядовое, если бы внучка не была… как бы это помягче… прозрачной.

Звали ее Изольда. Бабушка звала ее Зинкой, потому что Изольда — это для паспорта, а Зинка — это чтобы докричаться через огород.

Изольда сошла с электрички и пошатнулась. Ее сбил с ног порыв воздуха, насыщенного кислородом. В городе такого нет. В городе воздух видно. Его можно трогать, жевать, на него можно вешать пальто. А тут — пустота. Кислород ударил в голову, как шампанское в гусара.

Бабушка Капитолина Ильинична встречала внучку, стоя у калитки как монумент «Родина-мать зовет жрать». В руках она держала поднос. На подносе лежали пирожки с капустой. Они дымились, как жерло вулкана перед извержением Помпеи.

— Внученька! — раскинула руки бабушка, перекрывая собой горизонт. — Исхудала-то как! Кожа да кости, и те — диетические! Ну ничего, бабушка тебя откормит. На-ко, съешь пирожок.

И тут случилось страшное.

Изольда сделала шаг назад, выставила вперед ладонь, как регулировщик на перекрестке, и тихо, но твердо произнесла:
— Я не ем глютен.

Повисла тишина. Где-то в кустах подавился кукушонок. Пес Шарик, который до этого чесал за ухом, перестал чесать и начал слушать. Кот Барсик, лежавший на заборе в позе сдутой волынки, приоткрыл один глаз.

— Чего ты не ешь? — переспросила бабушка, думая, что ослышалась. — Глину? Так ее никто не ест, мы ж не на стройке.
— Глютен, — повторила внучка трагическим шепотом. — И лактозу. И сахар. И красное мясо. И пасленовые. И радость.

Бабушка перекрестилась пирожком.

— Господи, помилуй. Это ж кто ж тебя так в городе-то наказал? Петровы у нас были, Сидоровы были… А Глютен этот… иностранец поди? Поматросил и бросил?

— Бабушка, глютен — это клейковина! Это яд! Он склеивает ворсинки кишечника!
— Ворсинки? — Бабушка посмотрела на пирожок с подозрением. — У тебя там что, ковер внутри? Какие ворсинки?

Так началась битва. Битва добра со злом. Где добро было жирным и скворчащим, а зло — полезным и унылым.

Внучка распаковала чемодан. Вместо нормальных вещей — теплых рейтуз и шерстяных носков — она достала коробочки.
«Хлебцы льняные». Выглядели они как спрессованные опилки, оставшиеся после ремонта скворечника.
«Молоко овсяное». Бабушка понюхала и заплакала. Она вспомнила, как в сорок третьем мыла кастрюлю из-под каши — запах был такой же.
«Семена чиа».
— Это что? — спросила Капитолина Ильинична. — Крысиный яд?
— Это суперфуд! — гордо ответила Изольда, грызя льняной хлебец. Звук стоял такой, будто бобер валит вековую сосну.

Обед прошел в напряженной обстановке. На столе стоял холодец. Он дрожал. Но не от страха, а от собственного великолепия. Рядом дымилась картошка, плавающая в масле, как турист в Мертвом море.

Изольда сидела над тарелкой с брокколи, которую привезла с собой. Брокколи выглядела как маленькое дерево, умершее от тоски. В руках у Изольды был прибор — маятник. Обычная гайка на ниточке.
— Это мой биорезонансный детектор, — пояснила она.
Внучка поднесла гайку к холодцу. Гайка замерла. Потом вдруг рванулась в сторону двери, пытаясь сбежать.
— Видишь? — торжествующе сказала Изольда. — Энергия смерти.
— Энергия свиньи Борьки, — поправила бабушка. — Хороший был свин. Интеллигентный. Ешь давай, а то гайка твоя щас сама холодец слопает.

Изольда не сдалась. Она ела брокколи. Кот Барсик, сидевший под столом в ожидании подачки, понюхал упавший кусочек капусты, посмотрел на внучку с выражением глубокой скорби, закопал кусочек лапой (прямо в линолеум) и ушел жить к соседям.

К вечеру конфликт обострился. Бабушка решила применить биологическое оружие. Пока внучка делала йогу во дворе (стояла в позе «собака мордой вниз», чем вызвала истерику у пса Шарика, который принял это за вызов на дуэль), Капитолина Ильинична подкралась к ее запасам.
Льняные хлебцы были тайно высыпаны курам.
Куры накинулись на угощение. Через минуту петух Петрович стоял посреди двора с выпученными глазами. Он пытался прокукарекать, но клюв склеился полезностью. Куры, осознав, что внутри у них теперь ворсинки склеились, ходили по двору медленно, просветленно и не неслись. Они созерцали.

Ночью голод пришел к Изольде. Он пришел не один. Он привел с собой воспоминания.
Воспоминания о том, как пахнет жареная корочка. Как хрустит огурец. Как масло течет по пальцам…
Льняные опилки в желудке устроили забастовку. Организм требовал не суперфуда. Организм требовал еды. Простой. Грубой. Глютеновой.

В доме было тихо. Только ходики тикали: «Жрать-надо. Жрать-надо».
Изольда встала. Пол скрипнул. «Предатель», — подумала Изольда, но пошла.
На ощупь, ориентируясь по запаху (котлеты пахли даже из-за закрытой дверцы холодильника, они фонили на всю область), она добралась до кухни.
Дверь холодильника «Зил» открывалась с усилием, как люк танка. Внутри горела тусклая лампочка, освещая эдемский сад: колбасу краковскую, банку со сметаной, в которой стояла ложка (стояла крепко, как памятник Пушкину), и ту самую котлету. Холодную. Прекрасную.

Изольда схватила котлету. Потом она поняла, что одной котлетой душу не спасти. Она взяла ломоть хлеба. Черного. С тмином. Смертельного.
Она откусила. Глютен хлынул в кровь. Это был не яд. Это была амброзия. Ворсинки кишечника, которые по теории должны были склеиться и умереть, устроили овацию.
Изольда плакала и ела.

Щелк.

Зажегся свет.
В дверях стояла Капитолина Ильинична. В ночной рубашке с начесом, с половником в руке, как архангел с мечом правосудия.
— Ага! — сказала она. Голос ее гремел. — Попалась, сектантка!
Изольда замерла с набитым ртом. Кусок котлеты торчал у нее изо рта, как улика.
— Ба… бу… ш… ка… — промычала она. — Это… это не то…
— То! Самое то! — Бабушка шагнула вперед. — Экзорцизм котлетой прошел успешно! Бес Глютен изгнан!

Изольда проглотила кусок. Лицо ее порозовело. Глаза заблестели нездоровым, но живым блеском.
— Бабуль, — тихо сказала она. — А сметана есть?

...Утром они сидели на крыльце. Изольда ела оладьи. Жирные, масляные, убойные оладьи.
— Ты знаешь, бабуль, — философски заметила внучка, макая оладушек в варенье. — Я тут подумала. Глютен — он же вреден только в мегаполисе. Там стресс, там выхлопные газы… А здесь…
Она обвела взглядом двор, где просветленные куры наконец-то начали нестись, кот Барсик вернулся от соседей, потому что простил, а пес Шарик доедал вчерашнюю брокколи, потому что жизнь — она такая, ко всему привыкнешь.
— А здесь, — продолжила Изольда, — здесь воздух другой. Он любой глютен нейтрализует.
— Вот и я говорю, — кивнула бабушка, подливая ей чая со сливками такой жирности, что их можно было резать ножом. — Не в глютене дело, внучка. А в голове. Ворсинки-то, они ведь умные. Они свое всегда возьмут. Ешь.

Изольда ела. И чувствовала, как внутри нее расправляются сжатые пружины, а в глазах появляется та самая бабушкина искра — искра человека, который знает, что на хлеб с маслом всегда найдется еще кусочек сала сверху.