Минимализм до трусов

Прочитал я тут книгу. Заморскую. Название длинное, как очередь на бесплатное жилье, но суть простая: «Магическая уборка». Автор утверждает: счастье наступит, когда выбросишь всё, что не приносит радости. Критерий один: берешь вещь, прижимаешь к организму. Если организм дает искру — оставляй. Если молчит, как ЖЭК зимой — в мусор.

Я оглядел квартиру. Стенка румынская, тридцать лет выдержки. Хрусталь, из которого никто никогда не пил. Ковер на стене с оленями. Олени смотрят грустно, понимают — сейчас их будут депортировать.

Решил начать с малого. С антресолей.
Полез. Темно, пыльно, страшно, как в будущем. Нащупал нечто мохнатое. Шапка ондатровая. Тестя. Тесть помер десять лет назад, а шапка жива. Надеваю. Стою перед зеркалом. Похож на постаревшего Чебурашку, который спился. Есть искра?
Прислушался. Внутри тишина. Только моль чавкает. Радости нет, есть только желание почесаться.
— Прости, тесть, — говорю. — Но твой ондатровый дух не зажигает.
Шапка улетела в черный мешок. Туда же полетели подшивки журнала «Здоровье» за 1989 год. Здоровья они не прибавили, а место занимают.

Дошла очередь до лыж. Это святое. Деревянные, марка «Карелия». Носы загнуты, как у восточных туфель. Одну взял, прижал к груди. Жду искру.
А организм вспоминает не искру, а хруст. Хруст собственной ноги в 96-м году. И как меня эти лыжи били по затылку, пока я кубарем летел. Это не радость. Это травматический опыт.
Вынес лыжи к мусоропроводу. Постоял. Поплакал. Вернулся.

Квартира светлеет. Кислорода стало больше, но дышать почему-то тяжелее. Уюта нет. Уют — это когда ты спотыкаешься о старый пылесос и материшься. Это — жизнь. А тут — лаборатория.

Сидит кот Барсик. Рыжий наглец. Смотрю на него. Барсик напрягся. Он чувствует — идет инвентаризация. Беру кота. Кот теплый, но радости не излучает. Излучает требование жрать и презрение к человечеству.
— Барсик, — говорю шепотом, — ты не спаркаешь джой. Ты спаркаешь аллергию и шерсть на брюках.
Кот посмотрел мне в глаза, прочел там свою судьбу и сделал то, что никогда не делал — собрал свои игрушечные мыши в зубы и сам вышел в форточку. Даже животные не выносят идеальной чистоты.

Вечер. Пришла супруга, Тамара. Женщина монументальная, как памятник Родине-матери, только с сумками из «Пятерочки».
Входит. Видит голые стены.
— Нас ограбили? — спрашивает деловито. — Серебряные ложки унесли?
— Нет, Тамара. Я очищаю пространство. Я ищу искру. Вот возьми ложку. Она тебя радует?
Тамара посмотрела на ложку. Потом на меня. Приложила ложку ко лбу. Холодному.
— Меня бы, — говорит, — порадовало, если б ты на работу устроился, философ хренов.
Я подошел к ней. По протоколу надо проверить и её. Обнял.
Чувствую — искры нет. Есть статическое электричество от синтетической кофты. Щелкнуло так, что нас отбросило друг от друга.
— Вот видишь, Тома! — кричу. — Мы не подходим друг другу по фэн-шую! Мы с тобой диссонируем! Ты меня гасишь!
Тамара молчать не стала. Она женщина конкретная.
— Ах, гашу? Ну, тогда я пошла светить в другом месте.
Забрала мультиварку (ибо это святыня), забрала фен и забрала пульты от обоих телевизоров. Телевизоры оставила — без пультов это просто черные квадраты Малевича, никакой радости.

И вот финал. Ночь. Я сижу посреди пустой комнаты на паркете. Из одежды — семейные трусы в горошек. Горошек блеклый, радости не приносит, но снимать страшно — вдруг и там искры не будет?
Вокруг вакуум. Ни пылинки. Ни соринки. Ни смысла.
В руках последний предмет — паспорт гражданина РФ. Красная книжица. Открываю.
Там, на фото, на меня смотрит чужой мужик с испуганными глазами. Будто он знал, чем всё кончится.
Прижимаю паспорт к сердцу. Молчит. Только шуршит страница с пропиской. Нет искры. Есть только обязанность платить квартплату за эту пустоту.
Встаю. Открываю окно. Паспорт летит в ночь, как осенний лист. Шлеп.

Я свободен. Я чист. Я — никто.
Но почему так холодно? И так тоскливо, хоть волком вой. Пустота давит на уши. Звенящая тишина буддизма оказалась страшнее звуков дрели соседа.

Вдруг мысль. Яркая! Горячая! Искра!!!
Я вскакиваю. Бегу вниз, босиком, в трусах, прыгая через три ступеньки. Вылетаю во двор.
Вот он. Родной. Зеленый мусорный бак.
Я ныряю туда с головой. Руки шарят в темноте. Очистки... пакеты... коробки...
АГА!
Пальцы натыкаются на знакомое шершавое дерево. «Карелия»! Мои хорошие! С загнутыми носами!
Вытаскиваю их, прижимаю к грязной груди. Рядом лежит пакет с журналами «Здоровье». А под ним — паспорт. И, кажется, где-то здесь мяукает Барсик.
Стою в мусорном баке, в трусах, обнимаю лыжи, к ноге прилип чек из магазина. И чувствую такое счастье, такое тепло, такую, черт побери, искру радости, какой не было никогда.

Потому что человеку мало пустоты. Человеку нужно, чтобы вокруг было свое, родное барахло. Ибо только среди хлама мы чувствуем себя живыми.