Натуральный продукт

— Ты сходи, — сказала жена тем особым голосом, в котором слышится не столько просьба, сколько приговор трибунала. — Купи еды. Но человеческой.
Она выразительно посмотрела на сосиску в моей тарелке, которая за полчаса не остыла, не скукожилась и, казалось, даже немного подросла, питаясь энергией космоса. Кот к миске с такой же сосиской подходить отказывался категорически. Сидел поодаль, смотрел на нее и седел. Прямо на глазах.

— Иди на рынок, — продолжала жена. — Там бабки. Там дедки. Там всё... первозданное. Посконное. Чтобы пахло навозом, а не пластификатором. Нам нужны витамины, а не таблица Менделеева в переплете.

И я пошел. Искать истоки.

Рынок гудел. Это был гул, в котором теряется человеческое достоинство, но обретается азарт охотника. Я остановился у прилавка с лаконичной вывеской: «Иван. Еда из грязи — сразу в князи».
За прилавком возвышался сам Иван. Широкий, как шкаф, который три года стоял под дождем. Перед ним горой лежали яблоки. Вид у них был такой, будто их пытали. Кривые, в бурых пятнах, какие-то скукоженные. Цена под ними была написана фломастером, и нулей там было столько, что они не влезали на картонку и сползали на стол.

— Страшненькие, — осторожно заметил я. — Болели в детстве?
— Натуральные! — гаркнул Иван так, что я чуть не отдал ему честь. — Это, батенька, экология! Гладкое яблоко — это что? Это воск, парафин, ложь! А мое яблоко — оно боролось! За солнце, за влагу, за жизнь! Вон, смотри, дырка!
— Вижу, — кивнул я. — Вентиляция?
— Жилец! — гордо поднял палец фермер. — Червяк! Запомни, интеллигенция: червяк дурака не съест. Это ОТК природы. Если червяк там сидит — значит, там сладко, там чисто, там... уютно. Я за червяка наценку беру. Это ж протеин! Два в одном: и фрукт, и мясо.

Я представил, как дома буду объяснять жене, что мы переплатили за "жильца", которого придется выселять ножом. Но кивнул. Логика железная. Мы так привыкли есть отраву, что готовы платить за гниль, лишь бы нас заверили, что она целебная. Скоро будем покупать надкусанный бутерброд — это ведь гарантия, что он кому-то уже понравился, человек проверил, жив пока.

— Давай, — говорю. — И картошки.
— Картофель "Матушка-Земля", — кивнул Иван и, взяв огромный совок, насыпал мне в пакет полтора килограмма жирного чернозема.
Я вгляделся в черноту.
— А картошка там... есть?
— А как же! — обиделся фермер. — В недрах! Мыть нельзя! Смоешь биополе! Земля хранит информацию о дожде, о ветре... Придешь домой, начнешь чистить — а она там свежая, как майское утро. Грязь — это упаковка от бога.

Я взял пакет. Рука ощутимо потяжелела. По сути, я купил кусок поля. Шел по рынку, перекошенный на правый бок, чувствуя себя Антеем, который оторвался от земли, но землю прихватил с собой.

Дальше — молочный ряд. Тишина, полумрак, запах сыворотки и грусти. Женщина в белом халате, с лицом строгим, как у завуча, продавала творог и молоко.
На ценнике: «Молоко скорбящей коровы».
— Простите, — я пристроил мешок с землей на ногу, чтобы передохнуть. — А почему скорбящей? Вдова, что ли?
— Духовная! — отрезала продавщица. — Обычное молоко — пустое. Корова жует, мычит, никаких мыслей. А нашим мы включаем Шопена. Сонату номер два. Они слушают, проникаются бренностью сущего. От грусти меняется состав. Кальций становится тяжелее. Выпьешь стакан — и тянет подумать о смысле жизни, а не бежать за троллейбусом.

— Налейте, — попросил я. — Литр. Хочу подумать. А то всё бегаю...

Взяв тяжелое молоко и еще более тяжелую землю, я побрел к выходу. Руки оттягивало. Спина ныла. Но жена ждала бульон. Курица. Нужна курица.
«Эко-птица. Вкус свободного полета».
Продавец, мужичок юркий, с глазами-бусинками, увидев меня, расцвел.
— Курочку? Для себя?
— Для супа, — прохрипел я.
— Понимаю! — он исчез под прилавком.

Послышался грохот, возмущенное квохтанье, звук падающего ведра, и мужик вынырнул, прижимая к груди курицу. Белую, огромную и абсолютно живую. Она моргала и смотрела на меня с явным неодобрением.
— Вот! — задыхаясь от восторга, сказал продавец. — Изабелла! Свежайшая. Еще пять минут назад клевала элитное зерно. Теплая! Сердце бьется, слышите?
— Слышу, — сказал я. — Но мне бы... в другом агрегатном состоянии.
— Как?! — он отшатнулся, прикрыв уши курице ладонью. — Тише! Она же все понимает! Вы что, хотите получить стрессовое мясо? Если я её сейчас... того... она испугается. Адреналин! Жесткость! Вкус обиды!
— А как же быть?
— Вы её заберите. Домой. Поговорите. Успокойте. Пусть поживет, привыкнет к обоям, посмотрит телевизор. А когда она уснет безмятежным сном... или умрет от старости, лет через десять... тогда и суп.
— У меня нет десяти лет, — честно сказал я. — Жена голодная.
— Тогда предлагаю услугу "Мягкий уход". Я даю вам диск с релаксирующей музыкой для птиц. Включите в ванной. Свечи, аромапалочки...
— Слушайте, — взмолился я. — Я просто хотел поесть!
— Эх вы... — вздохнул продавец, вручая мне брыкающуюся Изабеллу. — Желудок у вас вместо сердца. Держите крепче, она карате владеет.

...Я ввалился в квартиру. Я был похож на новогоднюю елку, только вместо игрушек на мне висели пакеты с землей, бутыль меланхоличного молока, а под мышкой, головой вперед, торчала курица.
Жена вышла в коридор. Окинула взглядом мою добычу. Курица сказала: «Ку-дах?», что в переводе, видимо, означало: «Где тапочки?».
— Это что? — тихо спросила жена.
— Это натуральный продукт, — сказал я, опуская ношу. — Земля — лечебная, с картошкой внутри, надо только раскопки провести. Молоко — от депрессивной коровы, очень полезное для костей и души. А это... — я показал на птицу, которая уже деловито клевала шнурок на ботинке жены. — Это наш суп. Только он пока не готов стать супом. Личностно не созрел.

Жена молчала. Кот вышел, понюхал курицу, получил клювом в лоб и с уважением ушел под диван.
— И что теперь? — спросила жена.
— Теперь, — вздохнул я, — у нас натуральное хозяйство. На балконе высыплем землю. Посадим картошку. Курица будет ее охранять и удобрять. Будем пить грустное молоко и смотреть, как растет наша еда.
— А есть что будем?
— Сосиски, — твердо сказал я. — Доставай сосиски. В них хотя бы нет личности. И червей.

И вот мы сидим на кухне. Едим бумажные сосиски. На балконе, в куче грязи, спит Изабелла. Она теперь член семьи. Клюет "элитную" картошку, гадит исключительно натуральным продуктом. А мы счастливы. У нас ведь теперь есть то, чего нет у других. Уверенность в завтрашнем дне. Потому что если завтра наступит голод, мы сможем съесть хотя бы землю. Она лечебная.