Без глютена, без сахара, без смысла

В удивительное время мы живем. Раньше люди приходили в ресторан, чтобы поесть. Теперь люди приходят, чтобы не поесть. И платят за это деньги, на которые раньше можно было кормить небольшую деревню неделю.

Я пригласил девушку. Леночка. Создание эфирное, современное. В голове — марафоны желаний, в организме — дефицит всего, кроме самомнения. Я хотел произвести впечатление. Выбрал ресторан «Вакуум». Очень модное место. На входе у меня забрали ботинки и выдали бахилы, плетенные из переработанной крапивы. Сказали — для акупунктуры стоп и заземления кармы.

Мы прошли в зал. Интерьер — мечта аскета-минималиста: голые бетонные стены, столы из шершавого камня, света почти нет. Официанты ходят в балахонах, с лицами людей, которые знают страшную тайну мироздания, но вам не скажут, потому что у вас чакры забиты шлаками.

Мы сели. Леночка взяла меню. Оно было напечатано на переработанной бумаге из водорослей. Читала она его так, как сапер читает инструкцию к неизвестной бомбе. Хмурилась. Шевелила губами. Проверяла пульс на запястье.
Подошел официант. Тень отца Гамлета, а не человек.
— Готовы сделать осознанный выбор? — спросил он шепотом, чтобы не создавать звуковые вибрации.

— Да, — сказала Леночка голосом, в котором звенел металл. — Мне стейк.
— Прекрасно.
— Но! — она подняла палец с безупречным маникюром. — Мясо должно быть... этичным.
— Разумеется, мадам.
— Какая биография у коровы?
— Простите? — я поперхнулся слюной. — Биография?
— Не перебивай, — отмахнулась она. — Я спрашиваю: корова была счастлива? Она реализовала свой творческий потенциал?

Официант расплылся в просветленной улыбке:
— О! У нас сегодня филе «Нирвана». Эта корова, её звали Милка, жила в элитном спа-центре. Ей делали массаж горячими камнями четыре раза в день. Она слушала Моцарта и аудиокниги по саморазвитию. Она не знала страха. Она умерла от смеха, когда ей рассказали свежий анекдот про вегетарианцев. В мясе ноль гормонов стресса, только ирония, позитив и омега-3.
— Хорошо, — кивнула Леночка. — Но прожарка... Мне нужно medium rare, но чтобы огонь был не агрессивный. Огонь должен быть... понимающим. Сочувствующим.
— Сделаем на углях сандалового дерева, которые тлели в обете молчания.
— Отлично. И гарнир. Брокколи. Но брокколи должна быть...
— Сиротой? — не выдержал я.
— Дикорастущей! — строго поправила она. — Она не должна знать насилия пестицидов. Она должна была вырасти сама, вопреки всему.

— А пить что будем? — спросил официант.
— Воду, — сказала Леночка. — Но мне нужна вода с обнуленной памятью. Я не хочу пить чужие воспоминания.
— Есть такая. Вода «Амнезия». Мы добываем её из айсберга, который откололся от Антарктиды и забыл, что он лед. Она не помнит труб, не помнит фильтров. Она вообще ничего не помнит. В ней нет информации. Чистый лист.

Я слушал и чувствовал себя ископаемым ящером, случайно зашедшим в лабораторию НАСА.
— А вам? — официант посмотрел на меня с нескрываемой жалостью, как на человека, который сейчас испортит всю ауру заведения.
— А мне... — я вздохнул, понимая, что падаю в глазах общественности. — Мне бы котлету. Свиную. Жирную. И картошку. Жареную. С луком. И хлеба. Белого. С глютеном. Чтобы глютен прямо свисал с корки.

В зале повисла звенящая тишина. Казалось, даже крапива на моих ногах завяла от стыда.
— Свинину? — прошептала Леночка в ужасе. — Ты в своем уме? Свинья — это низкие вибрации! Это животное, которое не смотрит в небо! Ты заземляешь свой дух! Ты блокируешь третий глаз!
— Я хочу заземлить желудок, — мрачно сказал я. — Неси, любезный. И сто грамм. Чтобы стереть память о цене.

Принесли.
Мне — нормальную, шкворчащую сковородку. Запахло жизнью, жареным луком и пороком.
Леночке принесли... концепцию.
На тарелке размером с крышку канализационного люка лежал один вяленый слайс чего-то коричневого. Рядом — капля прозрачной жидкости. И кучка серого пепла.
— Что это? — спросил я.
— Это стейк «Нирвана», — гордо пояснил официант. — Мы выпарили из мяса всю воду, весь жир, всю материю. Осталась только квинтэссенция вкуса. Сублимированная радость коровы. А пепел — это сожженные негативные эмоции.
— И сколько стоит эта квинтэссенция?
— Четыре тысячи.
— За чипс?!
— За опыт, — поправила Леночка, отправляя кусочек в рот. Она жевала его с закрытыми глазами, лицо её было одухотворенным. — М-м-м... Чувствуешь? Какая энергетика... Я чувствую её детские травмы... Я чувствую, как Милка улыбается мне из астрала.

— Десерт? — возник ниоткуда официант.
— Хочу сладкого, — сказала Леночка. — Но без сахара. Сахар — это белая смерть.
— Понятно.
— И без меда. Это эксплуатация пчел. Без фруктозы. Без муки. Без яиц. Без молока. Без цвета и запаха.
— Вам десерт «Пустота в шоколаде».
— Это как?
— Мы берем вакуум. Обливаем его горьким шоколадом 99% какао. Шоколад потом убираем. Остается форма. Фантомный след сладости. Память о десерте.
— Гениально! — воскликнула она. — Беру!

Ей принесли абсолютно пустую тарелку.
— Приятного аппетита, — поклонился официант.
Леночка взяла ложку. Аккуратно зачерпнула пустоту. Положила в рот.
— Боже... — выдохнула она. — Какая текстура... Какое послевкусие... Ты чувствуешь нотки ванили?
— Я чувствую нотки шизофрении, — честно признался я, доедая картошку. — Ешь, Лена. Наслаждайся фантомом. Не обляпайся.

Мы вышли на улицу.
Счет был такой, что я подумал — это год рождения фараона Хеопса. Я заплатил за воздух, за воду с амнезией и за улыбку покойной коровы.
— Как легко! — щебетала Леночка, идя рядом. — Какая чистота внутри! Я чувствую, как очистилась. Я парю!
И тут её повело.
Она побледнела. Глаза закатились.
— Ой... — сказала она. — Земля уходит...
И начала падать. Медленно, красиво, как подбитый лебедь.
Я поймал. Она была легкая, как тот самый десерт.
— Ленка! — трясу. — Ты чего? Чакры заклинило? Передоз праны?
— Есть хочу... — прошептала она еле слышно, не разжимая губ. — Жрать хочу... Умираю... Мяса...

Я огляделся. Ночь. Темнота. Только неоновая вывеска вдалеке: «ШАУРМА 24». Светится, как маяк для утопающих в океане ЗОЖа.
Я подхватил это эфирное создание и потащил к свету.
— Брат! — крикнул я в окошко смуглому парню. — Две! В сырном! Мяса клади от души! И майонеза! И кетчупа! И всего, что у тебя есть самого вредного! Глютен есть?
— Обижаешь, дорогой, — ответил шаурмист. — Один сплошной глютен. И холестерин. И трансжиры. Всё свежее.
— Давай!

Мы сидели на бетонном бордюре, в подворотне.
Леночка ела. Нет, это не то слово. Она уничтожала шаурму. Она вгрызалась в лаваш с первобытным рычанием. Соус тек по подбородку, капал на платье из эко-хлопка за тридцать тысяч. Она не вытирала. Она урчала.
— Вкусно? — спросил я осторожно.
— М-м-м... — мычала она. — Божественно... Господи, какая гадость... Какая вкусная гадость...
— А как же Милка? — спросил я ехидно. — А как же вибрации?
— К черту Милку! — сказала она, откусывая кусок вместе с салфеткой. — Это реальность! Это жизнь! Только... тс-с-с...
Она посмотрела на меня испуганными глазами, в которых светился майонезный блеск.
— Никому. Ты понял? В Инстаграме не постить. Это наш секрет. Грязный секрет.
— Могила, — пообещал я.

Она доела. Облизала пальцы. Розовый цвет вернулся на щеки. Глаза заблестели осмысленно.
— Знаешь, — сказала она задумчиво, глядя на пустой пакет. — А в том ресторане все-таки чего-то не хватало.
— Еды? — предположил я.
— Смысла, — сказала она.

Мы так боимся вредного, что готовы платить бешеные деньги за полезное «ничто». Скоро в ресторанах будут подавать просто меню. Почитал, представил вкус, оплатил, ушел. И никакой тяжести. Только легкость в голове и пустота в кошельке.
А человек... Человек — существо примитивное, биологическое. Ему нужны белки, жиры и углеводы. И иногда — просто честная, жирная, вредная котлета в тесте, чтобы почувствовать, что ты всё еще жив, а не просто вибрируешь в вакууме.