Собака-личность

Усталость — странная субстанция. Она не имеет веса, её нельзя потрогать, но к земле она придавливает надежнее, чем бетонная плита.
После смены на заводе, где я восемь часов пытался доказать станку с программным управлением, что я тоже личность, а не просто биологический придаток к гаечному ключу, мне хотелось одного. Сесть. Просто сесть. На что-то горизонтальное, неподвижное и бесплатное.

Я зашел в городской парк. Парк назывался «Уголок гармонии». Гармония там была — в каждом кусте. Мест не было.
Аллея уходила вдаль, посыпанная экологически чистым гравием. Вдоль аллеи стояли скамейки. На скамейках сидели... Нет, не люди. Люди стояли рядом. Смиренно, с поводками в руках, как пажи при дворе капризного Людовика Четырнадцатого.
На скамейках сидели Собаки.

На первой лавке восседал пудель. Белый, стриженый под льва, с розовым бантом на голове такого размера, что казалось, он сейчас взлетит, как вертолет. Пудель сидел, вальяжно раскинув задние лапы, и смотрел в небо. В глазах его читалась вся скорбь мира и немного презрения к проходящим мимо двуногим.
Рядом стояла дама в шляпке с вуалью.
— Простите, — прохрипел я, подходя и шаркая ногой. — Нельзя ли... приземлиться? С краешку? Я много места не займу.
Дама посмотрела на меня так, будто я предложил ей сдать пуделя на опыты или съесть его живьем.
— Тише! — зловеще прошептала она. — Вы сбиваете ему настройки.
— Чего сбиваю?
— Арчибальд медитирует. Он соединяется с космосом. У него сегодня был жуткий стресс: грумер неровно подстриг кисточку на хвосте. На миллиметр! Это травма на всю жизнь. У мальчика депрессия.
— А я с завода, — сказал я. — У меня тоже травма. Я план перевыполнил. И мастер орал. Ноги гудят, как провода.
— Мужчина! — возмутилась дама, поправляя вуаль. — Не сравнивайте! Вы — грубая материя. Вы привыкли. А Арчибальд — тонкая душевная организация. Идите. Не портите ауру своим пролетарским видом.

Я пошел. Ноги гудели, спина ныла.
На второй скамейке лежала такса. В комбинезоне. Я пригляделся. Это был не просто комбинезон. Это была норка. На таксе была норковая шуба. Летом. В плюс двадцать.
— Извините, — обратился я к хозяину, мужчине с интеллигентным лицом профессора математики. — Можно подвинуть зверя? Немножко?
Мужчина схватился за сердце и побледнел.
— Вы что?! С ума сошли? У Изольды озноб! Это психосоматика!
— Летом?
— Она увидела голубя, который на нее не так посмотрел. С осуждением. Теперь она чувствует себя отверженной обществом. Ей нужно тепло и горизонтальное положение. Шуба имитирует материнские объятия.
— Мне тоже нужно тепло, — вздохнул я. — И положение. И объятия, желательно.
— Сядьте на газон. Изольда — Личность с большой буквы. Она страдает экзистенциально. А вы просто устали физически. Чувствуете разницу масштабов?

Я побрел дальше. Мир изменился, а я, кажется, в этот момент выходил покурить.
Раньше собака жила в будке, лаяла на воров и ела кости. Теперь собака живет в пентхаусе, ест мраморную говядину, носит Прада и ходит к психоаналитику прорабатывать детские травмы. А человек... Человек стоит рядом и держит пакетик для, извините, священных результатов жизнедеятельности этой личности.

На последней скамейке, самой удобной, в тени развесистой липы, сидело нечто. Маленькое. Лохматое. Похожее на дорогую дизайнерскую половую щетку. Йоркширский терьер.
На нем были темные очки от Версаче. И крошечные угги со стразами Сваровски.
Рядом стояла девушка. В одной руке поводок, инкрустированный камнями, в другой — айфон последней модели.
— Девушка, — взмолился я. — Можно я сяду? Я тихо. Я дышать не буду. Я сожмусь. Я просто посижу. В уголочке.
Собака медленно, как в замедленной съемке, повернула голову. Очки блеснули. Взгляд был такой... Оценивающий. Как у налогового инспектора, нашедшего у нищего неучтенный миллион.
— Нет! — отрезала девушка, не отрываясь от экрана. — Жужа — интроверт. У неё сейчас «час тишины». Вы нарушаете её личные границы.
— Но это лавка! Городская! Муниципальная!
— Это зона комфорта Жужи! — взвизгнула девица. — Вы видите табличку?
Я пригляделся. На спинке скамейки действительно был приклеен стикер: «Место для существ с тонкой душевной организацией».
— Я существо! — сказал я с надеждой. — У меня организация! Тоньше некуда, зарплата двадцать тысяч, душа болит за родину!
— Это ваши проблемы. Жужа не выбирала быть собакой. Это её карма. Она отрабатывает прошлые жизни. А вы выбрали быть... этим. Неудачником в пыльных ботинках. Не загораживайте ей вид на утку! Жужа визуализирует!

Тут я не выдержал. Я вздохнул. Громко. С хрипом, идущим из глубины измученного организма.
Жужа вздрогнула. И чихнула. Тоненько так: «Пчи!».
— Боже! — закричала хозяйка так, будто началась война. — Вы напугали ребенка! Вы дышали на неё негативом! Токсичный абьюзер! Жужа, дыши! Дыши, маленькая!
Она судорожно начала тыкать в телефон наманикюренным пальцем.
— Алло? Илона Давидовна? Срочно! Видеозвонок! У Жужи паническая атака! Какой-то маргинал нарушил её границы! Да, он дышал! Агрессивно! Прямо в чакру!
Она навела камеру на собаку. С экрана телефона на меня смотрела женщина в очках с толстой оправой:
— Покажите мне глаза девочки! О боже, зрачки расширены! Ауру пробили! Срочно дайте ей успокоительное с вытяжкой из альпийской лаванды! И включите мантру «Ом»! А мужчину уберите! Немедленно! Он фонит безысходностью! От него идет волна пролетарской тоски!

Я стоял. Спина болела так, что хотелось выть на луну, хотя был день.
Я смотрел на Жужу. Жужа смотрела на меня через брендовые очки. Ей было удобно. Ей было мягко. О ней заботились. Её права защищала конвенция и Илона Давидовна.
И тут меня пронзила мысль. Простая, как мычание. Гениальная в своей простоте.
Если человеком быть стыдно, больно, невыгодно и никто тебя не любит... Зачем им быть?

Я медленно опустился на колени. Кряхтя. Суставы щелкнули громко, как выстрел.
Потом поставил руки на теплый асфальт.
Девушка оторвалась от телефона.
— Вы что делаете? Вам плохо? Скорую?
Я поднял голову. Сделал глаза максимально грустными, пустыми и преданными. Высунул язык набок.
— Гав! — сказал я.
Не злобно. Жалобно. С подвыванием.
— Уууу-гав! Гав-тяв!
Почесал задней ногой (ну, то есть ботинком 43-го размера) икру.
Девушка замерла. Телефон чуть не выпал из рук.
— Ой... — сказала она. Злость и брезгливость с её лица исчезли. Появилось что-то человеческое. Умиление. — Какой... большой песик.
— Гав, — подтвердил я, склонив лысеющую голову набок.
— Потерялся? — спросила она ласково, сюсюкая. — Голодный, наверное? Глазки грустные...
— Гав-гав! — я ткнулся носом ей в коленку, стараясь не испачкать джинсы.
— Бедненький... Илона Давидовна, отбой! Тут собачка пришла. Большая. Странная. Лысоватая. Но добрая. Породы... наверное, гигантский шнауцер, только жизнь потрепала.

Девушка подвинула Жужу.
— Жужа, подвинься. Пусти мальчика. Мальчик устал. Мальчик хочет на ручки, но на ручки он не влезет.
Жужа, видимо, офигела настолько, что даже её тонкая душевная организация дала сбой. Она подвинулась.
Я сел. Точнее, запрыгнул передними лапами, потом подтянул задние. Сел на край.
— На, — девушка достала из сумочки печенье в форме косточки. — Это органическое. С печенью новозеландского ягненка и семенами чиа. Кушай, маленький.
Я взял печенье зубами. Чуть не выронил вставной зуб, но удержал. Оно пахло странно, но вкусно. Я жевал ягненка и чувствовал, как по телу разливается тепло и покой.
— Хороший мальчик, — она почесала меня за ухом. — Шерсть, конечно, плохая... И колтуны на затылке. Тебя надо к грумеру. И витаминов не хватает. Тебя, наверное, прошлые хозяева били?
— Угу, — промычал я с набитым ртом. — Начальник цеха. И мастер смены. Гав.

Я сидел на скамейке. Рядом сидела Жужа в очках. Мы смотрели на утку.
Мимо проходили люди. Они смотрели на меня дикими глазами. Крутили пальцем у виска. А я смотрел на них с превосходством. С собачьим спокойствием.
Я нашел свое место в пищевой цепи.
Человек человеку — волк. А человек собаке — друг, товарищ, спонсор, слуга и психотерапевт.
Я доел печенье. Девушка сняла с себя шарф и накинула мне на плечи.
— Замерз, наверное... Дрожишь весь.
Я был счастлив. Впервые за день.

Может, эволюция пошла не туда? Или мы просто слишком сильно стараемся быть людьми, носить маски, платить налоги, соответствовать... А надо просто быть Жужей? Или хотя бы притвориться ею, чтобы получить кусок печенья и доброе слово?
— Гав, — тихо сказала Жужа.
Кажется, она меня зауважала. Я был единственный на этой аллее, кто понял истинные правила игры.