Поза ждущего суслика

Все началось с пуговицы. С маленькой, круглой, пластмассовой сволочи, которая три года верой и правдой сдерживала натиск моего внутреннего мира. Но в это утро мир победил. Я набрал воздуха, втянул то, что считал животом, и попытался соединить несоединимое. Раздался звук лопнувшей струны. Пуговица, как пуля со смещенным центром тяжести, ударила в зеркало, срикошетила в люстру и канула в ворс ковра, где уже лет пять пропадало всё: от монет до надежд на светлое будущее.

Я остался стоять. Брюки, потеряв лидера, грустно сползли вниз. Я посмотрел в зеркало. Там стоял человек, похожий на тюбик с зубной пастой, на который сильно надавили посередине. Сверху лезло, снизу лезло, а посередине — талия, но пунктиром.
— Это не жир, — сказал я отражению. — Это нервы. В клубке.
Отражение промолчало. У него не было совести, зато был второй подбородок.

Спорт... Слово жесткое, как табуретка. Бегать я не мог — колени имели свое мнение по поводу ударных нагрузок. Плавать я брезговал — рыбы там делают всякое, а я потом в этом полощусь. Нужна была система. Методика. Чудо.

На столбе, между объявлением «Кодирую от всего» и «Продам навоз, самовывоз», висел листок. Бумага желтая, шрифт — как будто буквы пьяные плясали кадриль.
«ЦЕНТР „АНТИ-ТЕЛО“. ХУДЕЕМ СИЛОЙ НЕПОДВИЖНОСТИ. МЕТОД ОБРАТНОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ ПУСТОТЕ. МАСТЕР АРКАДИЙ».

Подвал пах сыростью и чужими грехами. Где-то капала вода, отсчитывая секунды моей уходящей молодости. В центре комнаты, на ковре, который помнил еще Хрущева, сидел Аркадий.
Внешность у него была такая... среднестатистическая. Если бы вы встретили его в толпе, вы бы его не встретили. Он был похож на всех сразу и ни на кого в отдельности. Лицо гладкое, как бильярдный шар, и такое же непроницаемое.

— Вы пришли уменьшаться? — спросил он голосом, в котором слышался скрип несмазанной телеги.
— Я пришел видоизменяться, — уточнил я. — Хочу, чтобы здесь ушло, а там... ну, тоже ушло.
Аркадий кивнул, не открывая глаз.
— Вы пробовали бегать?
— Пробовал. Ветер в лицо, собаки сзади. Устал.
— Ошибка, — изрек он. — Движение — это смерть. Когда вы бежите, жир пугается. Он думает: «Война! Голод! Надо запасать!». И он цепляется за ваши бока мертвой хваткой. Чтобы жир ушел, его надо успокоить. Усыпить бдительность.
— Как?
— Статикой. Полным отсутствием присутствия.

Система Аркадия называлась «Эффект Забытого Утюга». Суть была в том, чтобы застыть в неудобной позе и внушить организму, что тебя нет. Что ты — мебель. Жир, не чувствуя хозяина, должен был обидеться и уйти к другому.

— Упражнение первое, — объявил мастер. — «Поза Ждущего Официанта». Встали. Руку чуть вперед, как будто держим поднос с чаевыми, которых нам не дали. Лицо делаем обиженное, но гордое. Левую ногу поджимаем, как цапля, у которой ревматизм. Стоим.
Мы стояли. Я, женщина в шляпке с вуалью (она не снимала ее даже в подвале) и мужичок, похожий на бухгалтера, который потерял годовой отчет.
— Не дышать! — шипел Аркадий. — Дыхание выдает в вас живое существо. А вы — вешалка. Вы — торшер. Торшеры не дышат! Торшеры светят внутренней красотой!

Через пять минут у меня затекла нога. Через десять — затекла совесть.
— Мастер, — прохрипел бухгалтер. — У меня икры сводит. Это жир уходит?
— Это он сопротивляется! — торжествовал Аркадий. — Это агония липидов! Они кричат: «Не гони нас, мы твои, родные!». А вы им ментально: «Пошли вон, я торшер!».

Я стоял и думал. Странное дело. Человек — венец творения. Мы расщепили атом. Мы полетели в космос. А теперь мы стоим в подвале на одной ноге и притворяемся мебелью, чтобы влезть в старые джинсы. Есть в этом какая-то глобальная насмешка.

Через месяц мы вышли на пленэр. В парк. Группа разрослась. Люди тянутся к халяве, даже если халява стоит три тысячи рублей за занятие.
— Сегодня, — Аркадий влез на пенек, став похожим на лесного гнома-переростка, — мы практикуем «Агрессивное лежание». Ложимся на траву.
Народ, шурша куртками, попадал.
— Лежим, — командовал гуру. — Но не просто так. Мы лежим против вращения Земли. Земля крутится туда, — он махнул рукой в сторону пивного ларька, — а мы ментально крутимся обратно. Создаем трение. От трения жир сгорает!

Прохожие шарахались. Картина маслом: тридцать человек лежат на газоне, лица красные от натуги, жилы на лбу вздулись — тормозят планету.
Мимо шла женщина с коляской. Ребенок заплакал.
— Мама, дяди умерли?
— Нет, сынок, — громко сказала женщина в вуали, не открывая глаз. — Дяди и тети работают. Мы спасаем орбиту.
— Тсс! — шикнул Аркадий. — Не разговаривать! Сбиваете инерцию! Из-за вас нас сейчас в космос унесет!

Полицейский, который подошел через минуту, долго смотрел на нас. Потом снял фуражку, вытер лоб.
— Граждане, — сказал он устало. — Если это флешмоб, то где музыка? Если митинг — где плакаты? Если массовое отравление — где скорая?
Я открыл один глаз. Снизу полицейский казался великаном.
— Сержант, — сказал я шепотом. — Не мешайте. Мы создаем ось сопротивления. Уйдете — Земля налетит на небесную ось.
Сержант вздохнул. В его глазах читалась вся скорбь мира и желание оказаться где-нибудь на рыбалке.
— Ладно. Лежите. Только голубей не давите, они государственные.

Но апофеоз наступил в ноябре.
«Диета Фантомной Боли» не помогала. Я честно представлял, что ем сельдерей, пережевывая свиную рульку. Я даже убеждал себя, что рулька — это просто очень плотный, калорийный воздух. Но весы, эта бездушная машина, показывали те же цифры. Видимо, у весов не было воображения.

И вот, ноябрь. Пруд. Лед, тонкий, как мое терпение.
Аркадий был в дубленке. Мы — в энтузиазме и синих трусах.
— Финальная стадия! — голос мастера дрожал, но не от холода, а от пафоса. — «Крио-Нирвана». Мы заходим в воду. Стоим по пояс. И представляем, что мы на Мальдивах. Вода плюс тридцать. Песок. Коктейли. Организм, обманутый мозгом, начнет потеть в ледяной воде!
— А если не начнет? — спросил бухгалтер, стуча зубами так, что казалось, он печатает на машинке.
— Значит, ваша вера слаба! — отрезал Аркадий. — Посмотрите на уток. Они не мерзнут. Почему? Потому что они не знают, что вода холодная! У них нет термометра!

Люди пошли. Медленно, как на эшафот, улыбаясь безумными улыбками мучеников.
— Тепло... — выла женщина в вуали (вуаль она так и не сняла, она мокла в пруду). — Как тепло... Я пальма... Я кокос...
Я стоял на берегу. Смотрел на воду. Она была черная и злая.
Я представил себя там. Представил, как мои «фаберже» звенят на морозе прощальную песню.
И вдруг я понял.
Дело не в жире. Дело не в пуговице.
Дело в том, что Аркадий — в дубленке. А я — в трусах. И это единственная правда в этом парке.

— Аркадий, — сказал я.
— Вы уже входите в транс? — спросил он, кутаясь в воротник.
— Я вхожу в автобус, — ответил я. — У меня, знаете ли, аллергия на Мальдивы. И на идиотизм. Особенно в холодной воде.
— Вы теряете шанс! — крикнул он. — Вы останетесь толстым!
— Лучше быть толстым и теплым, чем стройным и мертвым, — философски заметил я. — К тому же, у меня есть примета: если гуру в шубе, значит, пастве хана.

Я шел к остановке. В кармане гремела мелочь. Я купил беляш. Настоящий, жирный, вредный. Укусил. По подбородку потек сок.
— Вкусно? — спросила продавщица.
— Божественно, — ответил я. — Это не беляш. Это антидепрессант с мясом.
А пуговицу я перешил. Просто сдвинул на два сантиметра. И знаете что? Мир не рухнул. Брюки сошлись. А Аркадий... пусть стоит. Торшеры ведь не мерзнут.