Возвращение в палеолит

— Люся, пойми, это тренд. Дауншифтинг. Возврат к истокам. Мы слишком обросли комфортом. Мы забыли, как пахнет ветер.
— Ветер пахнет тем, что он принес, Гена, — резонно заметила жена, упаковывая фен. — Если он дует с помойки, он пахнет помойкой. А если с завода — таблицей Менделеева.
— Вот! — я поднял палец. — А там, в эко-лагере «Шишка прозрения», ветер пахнет свободой. И никакой цивилизации. Только мы и биосфера.
— А розетка? — спросила дочь Катя, не отрываясь от экрана.
— Катя, ты будешь заряжаться от космоса.
— Космос не поддерживает разъем Type-C, папа.

Мы приехали. Лес встретил нас настороженно. Сосны скрипели, словно переговаривались: «Опять городские. Ставлю на то, что сломаются на второй день».
Инструктор Олег был похож на лешего, который прошел курсы маркетинга.
— Приветствую, углеродные единицы, — сказал он, отбирая у меня зажигалку. — Огонь здесь добывают трением. Или гневом богов. Зажигалка — это читерство. Гаджеты — в мешок. Это детокс.
Катя отдала телефон так, словно отдавала почку.
— А если медведь? — спросила Люся. — Как я вызову МЧС?
— Медведь — это часть экосистемы, — мягко пояснил Олег. — Если он придет, вы должны принять его визит с благодарностью. Это контакт. Вы же хотели контакта?
— Я хотела контакта с природой, а не пищевой цепочкой, где я — звено, — пробурчала Люся.

Палатку мы ставили три часа. Это был тест на совместимость. Я узнал о себе много нового. Оказывается, мои руки растут из места, которое в приличном обществе не называют, а мой пространственный кретинизм имеет промышленные масштабы.
— Гена, вход смотрит в дерево, — заметила Люся.
— Это защита от ветра, — соврал я. — И фэн-шуй. Энергия Ци должна упираться в кору.

Вечер наступил. И пришли ОНИ.
Комары. Но не те, что в городе. Городской комар — он суетлив, он нервничает, его можно прихлопнуть газетой. Местный комар был размером с воробья и обладал интеллектом шахматиста. Он не просто кусал. Он искал уязвимости. Он знал, где у тебя заканчивается носок и начинается штанина.
— Гена, убей его! — шипела Люся, заворачиваясь в спальник с головой.
— Нельзя, — шептал я, хлопая себя по уху. — Олег сказал, что каждая жизнь священна. Если я его убью, я нарушу баланс. Вдруг этот комар — несущая конструкция леса?
— Гена, он пьет мою кровь! Это не баланс, это вампиризм!
— Предложи ему альтернативу. Меня.
Но комар хотел Люсю. Видимо, у нее группа крови была вкуснее. Элитная.

Утро встретило нас сыростью. Такой, знаете, качественной сыростью, которая проникает не в одежду, а сразу в душу.
— Завтрак! — провозгласил Олег, появившись из кустов с корзиной травы. — Сегодня у нас смузи из крапивы и коры дуба.
— А хлеб? — робко спросила Катя.
— Хлеб — это глютен. Глютен затуманивает сознание. А кора делает вас твердыми.
Я жевал кору. Она была твердой. Мое сознание прояснилось настолько, что я четко понял: я идиот. Я заплатил пятьдесят тысяч рублей за возможность пожевать дерево.
— Пап, — шепнула Катя. — Я видела в Тик-Токе, что если воткнуть зарядку в картошку, пойдет ток. У нас есть картошка?
— Доча, у нас есть только мох и совесть. Можешь попробовать воткнуть в мох.

Потом мы пошли на реку. Стирать вещи.
— Никакой химии! — предупредил Олег. — Только песок и глина.
Я тер свои носки песком. Носки становились тяжелее, но не чище. Они приобретали свойства наждачки.
— Люся, — философски заметил я, глядя, как жена пытается отстирать пятно глиной. — Посмотри на это с другой стороны. Грязь — это защитный слой. Первобытные люди не мылись, и их не кусали хищники. Потому что хищники брезговали.
— Гена, если ты еще раз скажешь про первобытных людей, я тебя ударю камнем. Это будет историческая реконструкция.

К вечеру третьего дня мы одичали.
Это произошло незаметно. Сначала я перестал вздрагивать, когда муравей полз по ноге. Я просто смотрел на него и думал: «Ползи, брат. Ты дома. А я в гостях».
Потом Люся перестала поправлять прическу. На ее голове образовалось гнездо, в котором, кажется, уже кто-то высиживал птенцов.
А Катя... Катя сидела под деревом и водила пальцем по листу лопуха, имитируя скроллинг ленты.
— Лайк, — шептала она. — Репост.
— Мы теряем дочь, — сказал я Люсе.
— Мы теряем человеческий облик, Гена. Я сегодня поймала себя на мысли, что хочу укусить Олега. Просто чтобы проверить, съедобен ли он. Экологически чистый продукт.

Ночью пошел дождь.
Природа, которую мы так любили, решила показать нам свою любовь. Она любила нас сверху, снизу и сбоку. Вода была везде.
Палатка протекла. Мы сидели в луже.
— Знаешь, Гена, — сказала Люся в темноте. — Я поняла.
— Что, любимая?
— Природа нас ненавидит. Мы для нее — вирусы. Она нас смывает. Дождем, ветром, комарами. А мы лезем к ней с объятиями: «Ой, березка! Ой, ручеек!». А березка думает: «Чтоб ты сдох, аллергик». Это односторонняя любовь, Гена. Абьюз.
— Зато воздух... — попытался я возразить.
— Воздух влажностью 100 процентов — это вода, Гена. Мы жабры не отрастили. Пока.

Мы не сбежали. Мы отсидели свой срок до звонка. Потому что "уплочено". Жаба — самый страшный зверь в лесу, страшнее медведя. Она душила нас, заставляя терпеть.
Когда за нами приехал автобус, мы вышли из леса молча. Мы были похожи на партизан, которые забыли, в каком году закончилась война. Грязные. Обросшие. Пахнущие костром и безысходностью.
Олег махал нам вслед:
— Возвращайтесь! Вы только начали путь очищения!
Я хотел показать ему жест, символизирующий направление пути, но сил поднять руку не было.

Дома было страшно.
Микроволновка пискнула, и я вздрогнул. Унитаз смыл воду с таким ревом, что Катя спряталась за диван.
Мы сидели на кухне, глядя на электрическую лампочку как на божество.
— Гена, — сказала Люся, гладя чистую тарелку. — Обещай мне.
— Что угодно.
— В следующем году — «Все включено». И чтобы там было всё выключено. Природа, я имею в виду. Чтобы ни одного куста. Только бетон, хлорка в бассейне и кондиционер.
— Я хочу убивать природу комфортом, — поддержал я. — Я хочу, чтобы мне приносили еду на пластике, и чтобы я не знал, как звали эту курицу и о чем она мечтала.
— И вай-фай, — добавила Катя. — Жирный, мощный, неэкологичный вай-фай.

Мы чокнулись чашками с чаем. Чай был горячий. В нем был сахар. В нем не плавали иголки.
Я посмотрел в окно. Там, под дождем, мокла береза.
— Мерзни, — злорадно прошептал я. — Мокни. А я в тепле.
И в этот момент я почувствовал настоящее, глубокое единение. Не с природой. А с батареей центрального отопления. Вот она, моя родная экосистема. Чугунная, ребристая и теплая.