Рецензия на роман «Кровавый нарком»

Всё это начинается с лампы, которая моргает так, будто хочет сказать: «ты не выйдешь отсюда».
Дальше — Егор. Психиатр. Уставший человек с глазами, полными мониторного света и бессонницы. Он случайно открывает дверь не туда — и оказывается в 1938-м, где электричество то же, но смысл розеток другой. И вот тебе метафора: XXI век в халате заходит в НКВД, а из розетки вместо тока идёт идеология.

Автор не пишет, он крошит. Каждое предложение хрустит, как лёд под сапогами надзирателя. Мир показан не через героизм, а через бессилие — но бессилие это упругое, с внутренней пружиной, как у тех, кто всё понял и всё равно идёт дальше. Тут не выживание, а наблюдение за тем, как выживает сам язык: буквы трещат, слова дышат на морозе, смысл умирает, но не сдаётся.

Главный трюк романа — он будто притворяется триллером. А на деле это психиатрическая консультация для государства. Каждый диалог звучит как сеанс коллективной терапии, где пациент — время, а диагноз — паранойя с хронической виной.
Психиатр пытается говорить языком науки, но внутри него заводится другой голос — шепчущий, абсурдный, пульсирующий, будто кто-то в его черепе поставил чайник. Этот внутренний чайник свистит, когда рядом произносят «родина», «чистка» или «верность». И чем громче свист — тем яснее становится: всё происходящее не исторический бред, а реплика из сегодняшних новостей.

Проза резкая, словно её писали ножом на стене. Фразы короткие, иногда бьют током, иногда уходят в дым. Но дым этот не от сигареты — от перегоревшей совести. В этом дыму вырисовываются фигуры: вежливый палач, растерянный врач, кабинет с портретом, который следит глазами, и лампа, которая знает больше, чем все допросные протоколы.
Каждый абзац будто подслушан через радиопомехи, и именно поэтому живой. Нет морали, нет развязки, есть только срез: время вскрыто, пациент подрагивает, аппарат гудит.

Иногда текст уходит в комизм — тихий, неловкий, как нервный смешок в морге. И этот смех спасает. Смех — как антисептик после пытки. Потому что если не смеяться, то останется только статистика. А здесь хочется верить, что даже в 1938-м можно пошутить — хотя бы мысленно, хотя бы для себя.

Всё это звучит, как если бы кто-то взял шприц с прошлым и медленно ввёл его в вену будущего. Сначала горит, потом мутнеет, потом приходит лёгкое просветление — и ты уже не понимаешь, где кончается реальность.
Герой не спасает никого. Он просто дышит. А в этих декорациях — уже подвиг.

И да, сюжетный коридор заканчивается не выходом, а зеркалом. В нём отражаешься ты. И если тебе вдруг кажется, что лампа моргнула — это не книга мигает, это ты.