Олег Ликушин

Из разговора:

- Мне бы таблетку выпить!..
- Таблетки не пьют, их либо проглатывают, либо разжовывают. Пить надо другое, хотя повод может быть в обоих случаях один.
- А что ж делать? Все так говорят.
- Говорят – на Москве умных родят, а приглядишься – идиот на идиоте.
- А Путин?
- Путин из Питера.
- Ну и што?
- Што, што! Штоколов нашёлся. Таблетку пей!..

Слышу детские улицы, топот шальной
Меж извилистых трещин асфальта.
Слышу детские запахи: пахнет травой,
Пахнет марками с острова Мальта.
Слышу школу перил, туалетов уют
И запретный дымок сигареты.
Слышу пятна чернил... Между пальцев текут
Годы, лестницей, солнцем нагретой.
Пётр Мамонов

На вышку всходит философ Вышеславцев, зигует. Блякает беззвучно безымянными пальцами по подлетевшим клавишам композитора Рахманинова...

«Взята бы была “голая женщина” – и мы, взглянув, сказали бы: “Голая женщина”, и – ничего бы не прибавили. Просто, ясно, наглядно и “отвернулись”»

Кто писал светские, греховные и вредоносные романы, песни, дурные басни и ночные оперы – эти сидят в таком зловонии, что если бы их привели в городской сортир, где тыщи людей оправляются, то они бы для себя сочли это место счастьем. Разлили книжное зловоние людям, – теперь и сами томитесь в своем амбарэ!
Так и сказала: «амба-рэ».

Я убийца. Отчеркну: я – серийный убийца, но убийца в законе, легальный, то есть приличный человек, человек права и нормы, вроде как воевавший солдат. Я убил нескольких, может, двоих, а может, троих и больше.

Я задумался: что, если фальшивый-нефальшивый Аристотель прав, и Кафка намеревался превратиться в муху? И Корней Чуковский – за ним? А вдруг и в самом деле, и превращались?! Так-то – ничего, вопрос разве с конечностями, с их числом.

Вот ты сидишь с ним под старым, в три мальчишечьих охвата вязом, в вязкой темени, на корточках, и вы растягиваете на двоих «богатый» бычок беломорины, и едкий дым дерёт горло, щиплет глаза, и душа, ещё вам обоим не известная, пацанская ваша душа летит на волю, и вам оттого весело, и вы, давая фистулу, дружно смеётесь, давясь смехом хохочете...

Сквозь глубину вод прозрел движущуюся встречным курсом запечатлённую бочку. Из бочки донёсся до неузнаваемости изменённый толщей воды голос:
- Все мы в упадке, Санёк. Все. Так что, женись ты, не женись, а прошлого не вернёшь.
Пушкин рассмеялся – звонко, в голос, задрыгал обезьяньими ножками, заплясал у бездны на краю, снял цилиндр, плюнул в него, бросил шляпу на ветер.

Пробило чорта, всего, как был, лиловыми молниями, сжался чорт от адской боли и крепче крепкого дитё к бессердечной груди прижал. Держит, как против хотенья своего, и ничего уж ровным счётом сообразить не может, а только видит чорт, точно в бреду, как тянется к нему, перевесившись чрез край ослепительно сияющей тропы, мамкина душа...

Из общей кутерьмы, из поднятой песчаной бури, из хаоса мелкодисперсной круговерти сам собою вылепливается архаичный зомбоящик марки «Рекорд» под кружавчатою салфеткой, на салфетке – древняя, вавилонского исполнения лампа, из лампы в невидные небеса бьёт лучик пыльного света, слышны глухие, перебиваемые помехами, голоса:
- Контакт!
- Есть контакт!

Дом был «их», подъезд был «их», лавочка – без сомнений, и в первую, может быть, очередь, тоже «их». Всё, или почти всё в этой стране было, как лавочка, «их», то есть «народное».

Несётся музыка, легка, но так легка, что неподвижна; вся – искушенье старика: и пышен торт, да скисла вишня.

В 1860-е годы московские криминальные авторитеты гуляли в трактире «Амстердам», а я терпеливо ждал своей участи.

Отец всех вещей – война, мать, мать её так, – гармония, без которой ничто не родится и ничто не прибывает: диалектика, какой ты, варвар, не постиг.

Житейско-философские истории под музыку.

Человек всегда и во всём ищет смысл, в первую голову ищет там, где смысла – для него, для человека! – нуль с отточием.

Камешки пролива Лакримоза, с Антоном Павловичем Чеховым.

Миф, не верящий в миф.

Человек – именно тот, за кого он себя выдает, ни больше, ни меньше.
Закон естественного отбора сделал людей абсолютно честными в этом отношении. Каждый является в точности тем, кем кажется

Беда: орёл – птица редкая, живёт недолго и, переживи он повелителя своего и хозяина, дичает и дряхлеет в одночасье: чары, на него наложенные, распадаются, и самоё Небо обращают в персть.

Так должно было продолжаться до сорока дней и ночей, но кто-то, мне неведомый, сократил сроки и обошлось двумя сутками жесточайшей лихорадки, воспаления и болезни.

Жизнь равна вечность плюс смерть.
Или:
Жизнь равна свет плюс вода.
Под чертой: земля-огонь.
Формула тождества и противоречия. Слова и смыслы враньё.

Было время где звёзды мерцали веселее, чем в наши года: то ли звёзды задумчивей стали, то ли люди мрачней, чем тогда.

«… они рядятся, они прекрасны, и выходит действительно точно рай. Да и не всё ли равно: "рай" или "точно рай"? А меж тем вникните: сколько вкуса и какая верная идея!»

И это не мечта, это бóльшее мечты – сказка, одна из излюбленных народом «фантастических реальностей», и, по моему разумению, крайнее, возможно, средство спасения принципиально неспасаемого.

Автор определённо имел талант юмористического склада, хотя, опять же – по некоторым признакам можно предположить, что это бес в нём посмеивался.

Попасть из себя в себя - вот мастерство истинного Хокусая.

Я не мог не рассмеяться этакой ещё, едва не детской непосредственности.