Грелка

1828 год.

Под псевдонимом «Погорельский» некто именем Алексей Перовский, замечательный автор, которого Пушкин-Белкин поминает среди бела дня (но ближе к ночи) в «Гробовщике», издаёт роман «Монастырка».

Слово безвестному популяризатору:

«Главною героиней романа выведена выпускница Смольного института. Наивно-отважная девушка попадает в невероятные приключения. Место приключений – Малороссия. Автор не без юмора описывает быт и нравы дворян южной провинции. Иные (известные, булгаринопогодные) критики усмотрели в “Монастырке” влияние Филдинговой “Истории Тома Джонса, найденыша”. А вот “Литературная газета”, детище Антона Дельвига и Ореста Сомова, при живом участии Александра Пушкина, назвала “Монастырку” – внимание! – “настоящим и первым у нас романом нравов”».

Настоящий и первый – это огого сколь дорогого стоит. На безнравственном рынке нравственности.
А кто читал, из текущих и протекающих?

Или.

Н.Эйдельман. Пушкин. История и современность в художественном сознании поэта. М., 1984. С. 43: 

«После 1825 года Пушкин, много размышляя о нравственных, внутренних переменах в людях и “состояниях”, постепенно меняет отношение к дворянской вольности. В одном из отрывков, условно называемых “О дворянстве” (30-е годы), он пишет: “Чем кончится дворянство в республике? Аристократическим правлением. А в государствах? Рабством народа a = b” (XII, 206). Под “республиками” Пушкин здесь подразумевает разные типы представительных правлений; “государство” – абсолютная монархия. В 1822-м Пушкин ещё полагал, что “b” (то есть рабство) лучше, чем “а” (власть аристократии), так как оставляет перспективу, “выход в будущем”. В 1830-х годах, продолжая порицать “гордые замыслы Долгоруких”, он не без сожаления рассматривает “уничтожение дворянства чинами” “падение постепенное дворянства” в связи с правлением Петра и Анны».

По врождённой дурашливости имею дерзость предположить, что уничтожение «среднестатистического», текущего русского человека натекающими сверху «чинами» может быть если не остановлено, так хотя бы приостановлено («заморожено»), и на долгую историческую перспективу, ничем иным как основанием национальной русской («российской») идеи на обретении нравственного стержня. Не эвфмеистического «патриотизма внутреннего сгорания», но именно прямо и стойко выдержанного нравственного стояния «на своём».

На своём – не против «всех».

Потому хотя бы, что нравственное давно уже стало в большей части «цивилизованного» мира ничейной территорией, серой зоной, пустырём заброшенным – заброшенным по ненадобности, подобно старому, выведенному из оборота свалочному полигону. Там много всего навалено, и всё пестренькое и пахучее, с ароматами и миазмами. 

Там нужна большая чистка.

Вопрос: кому?

А у нас-то, а нам-то как нужна (или не нужна), и не меньшего размаха метлы, косы и кочерги калёной. «Аристократия»-то, за тридцать лет наросшая, чуть не под корень с гнильцой. 

По-русски, по-татарски, по-чеченски, по-нанайски – чистка. По-Дугински. С невинно осужденными. Непременно. Потому как оставляется перспектива, «выход в будущем».

По Пушкину.

Душевная грелка.

Чинная и бесчинная. Эпохальная.

И пусть эту эпоху, – а это непременно будет славная эпоха! – назовут эпохой нового «застоя».
Я – за.

За название.