Мои прекрасные грибы...

Автор: Екатерина Александрова

... полистала я френд-ленту, 

https://author.today/post/713214?c=35469623&th=35468471

А потом ещё раз свой фотоальбом -  и поняла, что не могу не поделиться прекрасным.

Здесь грибы, Третье Царство матери- природы, и съедобные и не совсем и совсем несъедобные, но тем не менее завораживающе- прекрасные

Белый гриб, король леса.

Бледная поганка-  темная королева.

"Кобра-царевна" Киплинга-  правда, похоже?

Паутинник фиолетовый-   гриб из Красной Книги, но не общероссийской. Съедобный, но собирать не стали. 

Леотия студенистая -  краснокнижный гриб Подмосковья, несъедобный, но красивый.

Дрожалка оранжевая (Tremella mesenterica), иногда его называют "звёздным желе". В давние времена существовало поверье, что эти грибы – остатки света упавших метеоритов. Так сказано в энциклопедии XV века английского первопечатника Уильяма Кекстона. Съедобная и лекарственная...

Уильям Кекстон (Кэкстон ) был первым человеком, принесшим книгопечатание в Англию.  Он родился в Кенте, возможно, около 1422 года, и в возрасте 16 лет приехал в Лондон, чтобы стать учеником торговца шерстью. Затем он переехал в Брюгге, центр торговли шерстью, где впоследствии стал дипломатом короля. По просьбе герцогини Бургундской, сестры Эдуарда IV, он перевёл «Сборник историй Трои» .

В 1470-х годах Кекстон провёл некоторое время в Кёльне, где освоил печатное дело. Вернувшись в Брюгге, он основал типографию и в 1474–1475 годах опубликовал свой перевод «Сборник историй Трои» — первую книгу, напечатанную на английском языке.

В 1476 году он вернулся в Англию, чтобы основать типографию. Он поселился в доме под названием Сент-Олбанс, расположенном к югу от часовни Богоматери Вестминстерского аббатства, и арендовал там магазин. Тропинка оттуда вела от Старого двора к двери южного трансепта, которой члены Палаты общин пользовались по пути на заседания в Капитул-хаус. В следующем году он опубликовал первую англоязычную книгу, напечатанную в Англии, – «Изречения или сказания философов». 

В период с 1476 и до своей смерти в 1492 году Кэкстон издал более 100 книг. Большинство из них на английском языке — в отличие от континентальных коллег-печатников, Кэкстон ориентировался на местную аудиторию. А самой, пожалуй, известной из изданных им книг были «Кентерберийские рассказы» (Canterbury Tales) Джеффри Чосера.

Кэкстон был также редактором и публицистом. Он составлял предисловия, в которых рассказывал о работе над переводом, содержании произведений или причинах, которые побудили его издать конкретную книгу. Именно Кэкстон собрал воедино разрозненные отрывки «Смерти Артура» (Le Morte d'Arthur), написанные в заточении сэром Томасом Мэлори, разделил их на главы и переписал некоторые эпизоды более простым языком. А когда Кэкстон издавал «Универсальную хронику» Ранульфа Хигдена, охватывающую период от сотворения мира до 1342 года, то добавил ещё одну часть — ‘Liber ultimus’ (Final Book), в которой рассказал о событиях после 1342 года и до настоящего времени.

О Уильяме Кекстоне можно прочесть в энциклопедии, а можно-  в статье студентки из Ингушении.

https://cyberleninka.ru/article/n/uilyam-kekston-i-ego-rol-v-formirovanii-literaturnogo-yazyka/viewer

Мой прекрасный рыжик

Лисичка.

 Потрясающие опята.

Черный груздь ( а если найду?).

Дождевик.

Мышата. Ничего особенного, но меня заворожила колористика...

Золото осени.

 Мухомор серо-розовый.

Тот самый, съедобный, который так напугал лирического героя в рассказе Ивана Бунина "Косцы"


Они были «дальние», рязанские. Они небольшой артелью проходили по нашим, орловским, местам, помогая нашим сенокосам и подвигаясь на низы, на заработки во время рабочей поры в степях, еще более плодородных, чем наши. И они были беззаботны, дружны, как бывают люди в дальнем и долгом пути, на отдыхе от всех семейных и хозяйственных уз, были «охочи к работе», неосознанно радуясь ее красоте и спорости. Они были как-то стариннее и добротнее, чем наши, — в обычае, в повадке, в языке, — опрятней и красивей одеждой, своими мягкими кожаными бахилками, белыми, ладно увязанными онучами, чистыми портками и рубахами с красными, кумачовыми воротами и такими же ластовицами.Неделю тому назад они косили в ближнем от нас лесу, и я видел, проезжая верхом, как они заходили на работу, пополудновавши: они пили из деревянных жбанов родниковую воду, — так долго, так сладко, как пьют только звери да хорошие, здоровые русские батраки, — потом крестились и бодро сбегались к месту с белыми, блестящими, наведенными, как бритва, косами на плечах, на бегу вступали в ряд, косы пустили все враз, широко, играючи, и пошли, пошли вольной, ровной чередой. А на возвратном пути я видел их ужин. Они сидели на засвежевшей поляне возле потухшего костра, ложками таскали из чугуна куски чего-то розового.Я сказал:— Хлеб-соль, здравствуйте.Они приветливо ответили:— Доброго здоровья, милости просим!Поляна спускалась к оврагу, открывая еще светлый за зелеными деревьями запад. И вдруг, приглядевшись, я с ужасом увидел, что то, что ели они, были страшные своим дурманом грибы-мухоморы. А они только засмеялись:— Ничего, они сладкие, чистая курятина!Теперь они пели: «Ты прости-прощай, любезный друг!» — подвигались по березовому лесу, бездумно лишая его густых трав и цветов, и пели, сами не замечая того. И мы стояли и слушали их, чувствуя, что уже никогда не забыть нам этого предвечернего часа и никогда не понять, а главное, не высказать вполне, в чем такая дивная прелесть их песни.Прелесть ее была в откликах, в звучности березового леса. Прелесть ее была в том, что никак не была она сама по себе: она была связана со всем, что видели, чувствовали и мы, и они, эти рязанские косцы. Прелесть была в том несознаваемом, но кровном родстве, которое было между ими и нами — и между ими, нами и этим хлебородным полем, что окружало нас, этим полевым воздухом, которым дышали и они, и мы с детства, этим предвечерним временем, этими облаками на уже розовеющем западе, этим свежим, молодым лесом, полным медвяных трав по пояс, диких несметных цветов и ягод, которые они поминутно срывали и ели, и этой большой дорогой, ее простором и заповедной далью. Прелесть была в том, что все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была (уже совсем не сознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была — Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу.

Предлагаю вам дорогие читатели, вместе со мной не только вспомнить "тихую охоту", но и насладиться прекрасными бунинскими строками.

+188
237

0 комментариев, по

10K 0 604
Наверх Вниз