Чита — Владивосток: Педальная дипломатия

— Сорок пять километров в день, — сказал немец Ханс, глядя на меня с тем выражением лица, с каким обычно смотрят на человека, который только что усомнился в законах физики. — Это научно обоснованная норма.

— Ханс, — ответил я, — мы едем из Читы во Владивосток. Через тайгу. На велосипедах. Наука здесь не работает.

— Наука работает везде!

— Не в России.

Нас было семеро: немец Ханс с графиком, рассчитанным до секунды; француз Пьер с канистрой вина на багажнике; итальянец Джузеппе, который смотрел не на дорогу, а на девушек в автобусах; американец Боб с велосипедом за три тысячи долларов (он сообщал эту цифру каждые полчаса); японка Юки, которая фотографировала чаще, чем дышала; австралиец Брюс, сравнивавший всё с Австралией; и я — представитель принимающей стороны, уже жалевший о согласии.

Идея укрепления международных отношений на велосипедах принадлежала Хансу. На практике это означало: семь человек из разных стран пытаются не убить друг друга на протяжении четырёх с половиной тысяч километров по дорогам, где асфальт — это скорее пожелание, чем факт.

Первое происшествие случилось на второй день в деревне Погодино. Джузеппе зашёл в магазин за водой, вышел с самогоном и невестой. Продавщица Галя услышала «белла донна» и восприняла это как предложение руки и сердца.

— Мама печёт пироги, — сообщила она, целуя итальянца. — Папа достал костюм. Он немножко пахнет нафталином, но ничего страшного.

— Madonna santa, — побледнел Джузеппе. — Я не хотел... просто...

Ханс подошёл к Гале с видом человека, решающего международный конфликт:

— Уважаемая Галина, Джузеппе не может вступить в брак. Он — монах-велосипедист. Обет безбрачия до Тихого океана.

Галя задумалась:

— Монах-велосипедист? Это как?

— Редкий орден. В мире нас всего семь.

— А после океана?

— После — можно.

— Тогда держи борща, — Галя протянула трёхлитровую банку. — Для духовных сил.

Когда мы отъехали, Джузеппе всё ещё был в шоке:

— Монах-велосипедист?

— Импровизация, — скромно ответил Ханс. — Внёс в маршрутный лист. Пункт двадцать три: «При непредвиденном сватовстве использовать легенду о монашестве».

Отступление первое: В России «белла донна» — это не комплимент. Это предложение руки, сердца и совместной прописки в двухкомнатной квартире с тёщей.

На третий день мы встретили Яму. Не яму, а Яму с большой буквы — метр глубиной, три шириной. Ханс остановился и достал маршрутный лист:

— Здесь не должно быть ямы. Я проверял карту.

— Ханс, в России карты показывают, где дорога была. Не где она есть.

— Но это же нелогично!

— Зато честно.

Боб попытался проехать первым — его велосипед провалился по раму. Американец молча вылез, молча осмотрел царапины:

— Индивидуальный заказ. Карбоновая рама. Титановые болты. Три тысячи долларов.

— Боб, это царапины, — успокаивал Пьер.

— Нет. Это душевная травма. Моя и велосипеда.

— Велосипеды не имеют души.

— За три тысячи долларов — имеют!

К вечеру доехали до Карымского. За два километра до города у Юки закончилась память в фотоаппарате. Она остановилась, села на обочину:

— Всё. Дальше не поеду. Нужно удалить лишние фотографии.

— Юки, удали в гостинице!

— Нет. Нужна медитация. Здесь.

— Это обочина трассы, не храм!

— Для медитации подходит любое место.

Мы прождали два часа. Юки просмотрела двенадцать тысяч фотографий, удалила триста. В основном — дорогу.

— Юки, зачем триста фотографий одной дороги?

— Это не одна дорога. На каждой снимке — разный угол света.

— На двухстах девяноста девяти мы разницы не видим.

— Поэтому вы не японцы.

В Карымском гостиниц не оказалось. Нам предложили пункт приёма металлолома в здании бывшего клуба железнодорожников. Ночью работник Виталий попытался забрать велосипед Боба.

— Ребят, да я не красть! — оправдывался он. — Взвесить хотел. Прикинуть цену. По металлу.

— Он стоит три тысячи долларов! — кричал Боб.

— Ну это вы загнули, — покачал головой Виталий. — Алюминий по сто рублей за кило. Тут кило восемь. Итого восемьсот. Ладно, девятьсот дам. По-дружески.

— Девятьсот рублей?!

— Больше не могу. У меня план.

Боб сел на землю и заплакал. Тихо, по-американски:

— Мой велосипед... оценили в девятьсот рублей. Меньше, чем одна педаль стоит.

— Боб, это комплимент, — утешал Пьер. — Значит, хороший алюминий.

— Это карбон!

— Ещё лучше! Карбон дороже!

— Виталий сказал девятьсот...

Отступление второе: Велосипед за три тысячи долларов и велосипед за девятьсот рублей — это один и тот же велосипед. Просто в первом случае его оценивает владелец, во втором — российская действительность.

На четвёртый день начался потоп. Промокли за три минуты. Ханс промок вместе с маршрутным листом, превратившимся в кашу:

— График... график испорчен. Как ехать без графика?

— Ханс, миллионы людей ездят без графика.

— Это не люди! Это хаос на колёсах!

— Посмотри на нас. Мы и есть хаос на колёсах.

Укрылись под навесом остановки, где сидела бабушка с курицей в авоське. Курица смотрела философски. Бабушка — сочувственно:

— Милые, вы чё на велосипедах-то?

— Из Читы во Владивосток. Укрепляем международные отношения.

— Ой, батюшки. Поезд что ли денег нету?

— Денег есть! — вступил Боб. — У меня один велосипед... — запнулся. — Хотя неважно.

— Ну чего ж мучаетесь тогда?

— Мы не мучаемся, — гордо ответил Ханс. — Мы познаём.

— Чего познаёте?

— Россию.

— А-а-а. Ну Россию лучше из окна поезда познавать. Удобнее будет.

Дождь лил четыре часа. Курица снесла яйцо прямо в авоське (Юки сделала двести фотографий), бабушка связала носок, Ханс впал в депрессию:

— Не могу без графика. Не знаю, как жить без графика.

— Ханс, миллиарды людей...

— Это анархия!

Когда дождь кончился, дорога исчезла. Вместо неё — болото. Брюс попробовал проехать — увяз по седло:

— В Австралии...

— Брюс, — остановил Пьер, — в Австралии нет Сибири. А значит, Австралия нам не поможет.

Тащили велосипеды два километра по грязи. Ханс бормотал про корректировку плана. Боб шептал велосипеду утешения. Джузеппе ругался по-итальянски — даже грязь не могла остановить его красноречие.

К вечеру добрались до посёлка Ясная. Три дома и Сергей с пивом на крыльце:

— Мужики, вы чё на велосипедах?

Я открыл рот, но Ханс опередил:

— Бежим от цивилизации!

— А-а-а, — кивнул Сергей. — Понятно. Она уже всех достала.

На пятый день Пьер взбунтовался. Потребовал нормальную еду:

— Человек без еды — это биоробот!

— Ты и есть биоробот, — заметил Брюс. — Который крутит педали.

— Именно поэтому мне нужна еда! Чтобы стать человеком!

Через час наткнулись на заимку старика Степаныча. Погреб с груздями, копчёной рыбой, самогоном. Пьер расплакался:

— Это... это делает нас людьми! Это философия!

— Пьер, это грибы.

— Нет! Это больше! Как вы называете?

— Закуска.

— Закуска! Ёмкое слово!

Степаныч угостил самогоном. После третьей рюмки Ханс признался, что ненавидит графики. Боб сказал, что велосипед на самом деле стоил две тысячи, не три. Брюс признался, что в Австралии ни разу не ездил на велосипеде. Джузеппе попросил научить его фразе «больше никакого белла донна».

Отступление третье: Настоящий француз отличается от ненастоящего тем, что настоящий может расплакаться над солёными груздями. Ненастоящий — только над сгоревшим круассаном.

На шестой день встретили медведя. Он сидел на дороге, жевал что-то из пакета.

— Медведь, — прошептала Юки.

— Спасибо, Юки. Мы и сами видим, — пробормотал Брюс.

Ханс полез в рюкзак:

— У меня инструкция! «При встрече с бурым медведем сохранять спокойствие...»

— Ханс, какая инструкция?! Это живой медведь!

— Именно поэтому нужна инструкция!

Медведь доел, посмотрел на нас. Мы замерли. Медведь зевнул. Потянулся. Встал. Подошёл ближе. Мы перестали дышать. Медведь обошёл нас по кругу. Принюхался. Особенно заинтересовался велосипедом Боба.

— Только не велосипед, — прошептал американец. — Всё, что угодно, но не велосипед.

Медведь понюхал раму. Лизнул седло. Потрогал лапой педаль. Посмотрел на Боба. Боб посмотрел на медведя. Секунда молчания. Две. Три.

Медведь отошёл. Развернулся. И неспешно ушёл в лес.

— Всё, — выдохнул Ханс. — Инструкция сработала!

— Ханс, мы просто стояли.

— Это и есть правильное поведение!

— Ханс, медведь даже не читал твою инструкцию.

— Потому что я всё правильно сделал!

Боб молчал. Потом тихо произнёс:

— Он лизнул седло. Медведь лизнул моё седло.

— Это знак уважения, — утешил Пьер.

— Или он проверял на вкус, — добавил Брюс.

— На вкус?!

— Медведи всё проверяют на вкус. У них так принято.

— И что он решил?

— Видимо, решил, что ты недостаточно вкусный.

— Это хорошо или плохо?

— Для тебя — хорошо. Для велосипеда — обидно. Даже медведь его не оценил.

На седьмой день случилась катастрофа. Джузеппе признался, что мы два дня ехали не туда. Перепутал карту.

Ханс молчал. Долго. Потом достал остатки маршрутного листа — всё ещё влажные после дождя — и методично разорвал на кусочки:

— Я понял одну вещь.

— Какую?

— Порядка не существует. Это миф. Особенно в России.

— Ханс становится русским, — констатировал Брюс.

— Нет, — возразил я. — У него началось принятие реальности.

— Как это по-русски?

— «Да ладно, как-нибудь доедем».

Ханс улыбнулся. Впервые за семь дней:

— Знаете что? Поедем без плана. Куда глаза глядят.

— Ханс, тебе прилечь?

— Я никогда не был так в порядке! Я свободен! От графиков, планов...

— От разума? — подсказал Пьер.

— От разума тоже!

На десятый день встретили другую группу велосипедистов. Российскую. Они ехали из Владивостока в Читу. Их предводитель Толик изумился:

— Из Читы во Владивосток? С ума сошли? Там дорога разбита!

— Мы уже семьсот километров проехали, — сказал Ханс.

— Семьсот? — Толик посмотрел с уважением. — И как?

— По-разному. В основном мокро и грязно.

— А чего не на поезде?

— Укрепляем международные отношения! — гордо объявил Джузеппе по-русски.

— А-а-а. Ну тогда понятно. Кстати, километров через пятьдесят не пытайтесь через Шилку. Мост смыло. Объезжайте через Нерчинск.

— Почему на картах не отмечено? — спросил Ханс.

— Так мост вчера смыло. Какие карты?

— Понятно. Спасибо.

Когда российская группа уехала, Боб задумчиво произнёс:

— Мы проехали семьсот километров. Встретили медведя, утонули в грязи, переночевали в металлоломе. И живы.

— Везение, — сказал Брюс.

— Нет, — возразил я. — Это Россия. Здесь так живут.

— Постоянно?

— Постоянно.

— Вам не страшно?

— Страшно. Но привыкли.

На одиннадцатый день закончились деньги. Точнее, почти закончились. Боб отказывался тратить остатки — откладывал на ремонт велосипеда. Остановились в Оловянной, придумывали план.

— Подработаем, — предложил Пьер.

— Кем? У нас нет профессии, — возразил Брюс.

— У меня есть! — обиделся Ханс. — Я инженер!

— Здесь нужны дровосеки, не инженеры.

Устроились грузчиками на склад. Перетаскивать двести мешков картошки из одного сарая в другой.

— Зачем перетаскивать? — спросил Джузеппе.

— В том сарае крыша течёт, — объяснил заведующий. — В этом — не течёт.

— Почему не починить крышу?

— Мешки перетащить быстрее.

Ханс попытался спорить:

— Но починка крыши — долгосрочное решение! А перетаскивание — временное!

Заведующий слушал, кивал:

— Правильно говоришь. Но мешки-то сегодня перетащить надо. А крышу — завтра можно. Зачем сегодня делать то, что можно на завтра отложить?

— Это нелогично!

— Зато практично.

Таскали шесть часов. У всех болели спины, руки, мозг.

— Я изучал философию в Сорбонне, — бормотал Пьер. — Камю, Сартр, Деррида. И вот я таскаю картошку. Из сарая в сарай. Это абсурд.

— Нет, — возразил я. — Абсурд — когда нет объяснения. Здесь объяснение есть: крыша течёт.

— Но почему не починить?!

— Потому что это завтра можно.

— Но завтра опять будет завтра!

— Вот именно.

Философское отступление: Русская логика — это не отсутствие логики. Это другая логика. Где будущее всегда наступит завтра, прошлое было когда-то, а настоящее — это то неуловимое мгновение, когда ты тащишь мешок с картошкой из одного сарая в другой и понимаешь, что Сорбонна тебя к этому не готовила.

На двенадцатый день начался второй потоп. Дождь как апокалипсис. Ханс стоял под ливнем и смеялся:

— Что с ним? — забеспокоился Боб.

— Сломался, — констатировал Брюс. — Немецкая педантичность не выдержала.

— Нет, — возразил я. — Он понял.

— Что?

— Что бороться бесполезно.

Ханс подошёл, мокрый, счастливый, безумный:

— Господа, предлагаю сесть на поезд.

Тишина. Даже дождь притих.

— Ханс, — осторожно начал Пьер, — ты же говорил, что принципиально на велосипедах.

— Я был глупцом. Думал, главное — маршрут. Но главное — прибыть живыми.

— Это самая русская фраза, которую ты сказал, — восхищённо произнёс я.

Сели на поезд в Могоче. С велосипедами, грязью, банкой груздей. Проводница посмотрела, вздохнула:

— Велосипедисты?

— Да.

— Из Читы?

— Да.

— Во Владивосток?

— Да.

— Долго ехали?

— Двенадцать дней.

— А на поезде два дня, — заметила она.

— Знаем, — хором ответили мы.

— Ну и дураки, — заключила проводница и дала чай.

Поезд шёл два дня. Ханс составил новый график — как никогда больше не составлять графики. Боб подсчитал, что велосипед обесценился: теперь честно — полторы тысячи. Джузеппе выучил фразу «больше никаких красивых женщин». Пьер съел грузди, объявил их лучшей едой в жизни. Юки удалила все фотографии, кроме одной — курица несёт яйцо. Брюс признался, что работает бухгалтером и никогда не был на природе.

— Зачем поехал? — спросил я.

— Чтобы было что рассказать. В Австралии все рассказывают про путешествия. У меня не было.

— Теперь есть.

Во Владивостоке встречали с плакатом «Герои велосипедной дипломатии». Вышли грязные, с велосипедами из багажного вагона. Вручили грамоты.

— Господа, — произнёс Ханс на церемонии, — мы проехали путь от Читы до Владивостока!

— На поезде, — шепнули из зала.

— Частично на поезде. Но главное — мы познали Россию.

— И что узнали?

— Что здесь нет порядка. Но есть другое. Что-то... как по-русски?

— Авось, — подсказал я.

— Авось! Прекрасное слово! Означает, что всё как-нибудь получится. Не знаешь как. Но получится.

— Это не совсем так...

— Нет-нет! Именно так! Мы не знали, доедем ли. Но доехали. Авось сработало.

После церемонии Боб подошёл:

— У вас часто так? Всё не по плану, но получается?

— Всегда. У нас редко что-то идёт по плану.

— В Америке такое не прокатит. У нас всё по плану.

— А если план не работает?

— Делаем новый план.

— А если и он не работает?

Боб задумался:

— Тогда, наверное, садимся на поезд. Как вы.

— Значит, мы укрепили международные отношения.

— Да. Мы научились быть русскими.

Финальное философское отступление: Россия — это состояние души. Где медведь лижет седло велосипеда, дождь идёт когда захочет, мосты смывает по расписанию природы, а люди говорят «авось» и доезжают. Где порядок — иллюзия, график — фантазия, план — то, что существует, чтобы от него отступить.

Иностранцы приезжают укреплять отношения на велосипедах, уезжают на поезде с пониманием: главное не маршрут — способность его изменить. Не график — готовность разорвать. Не план — умение без него обойтись.

Мы не стали героями. Стали мудрее. Что хуже. Герою можно остаться героем. Мудрец обречён возвращаться. Снова и снова. Потому что только здесь, в абсурде, грязи, ямах размером с вечность, понимаешь главное: жизнь — не путь от точки А до точки Б. Жизнь — это путь от Читы до Владивостока. Где половину проедешь, половину проспишь в поезде. И никто не объяснит, почему так. Но все согласны: иначе неинтересно.