Дедушка на тропе войны (в песочнице)

— Деда, тут что, кита выбросило? — спросил внук Павлик, показывая на деревянное чудище, которое застройщик назвал «многофункциональным игровым комплексом».

— Хуже, Павлик, — вздохнул Леонид Матвеевич. — Тут, по-моему, поселилась психология.

Его детство прошло на площадке из двух столбов и трубы, где главной психологией было умение вовремя спрыгнуть с качелей. А здесь пахло дорогим деревом и дешевыми терминами. В центре этого оазиса прогрессивного детства, в восьмиугольной песочнице, уже кипела жизнь.

Она кипела в лице мужчины с бородой, похожей на идеально подстриженный газон, и его сына, одетого так, будто собрался на переговоры по слиянию двух песочных компаний. Мужчина, назовем его Арсений, не просто играл. Он священнодействовал. Перед ним лежал набор титановых шпателей, а рядом пищал миниатюрный лазерный уровень. Он строил замок.

На бортике сидели музы этого зодчего, две мамы.

— …и тогда наш психолог сказал, что у Ариадны не капризы, а непрожитые эмоции, — вещала одна. — Мы теперь каждый вечер проживаем. Вчера полчаса проживали нежелание есть брокколи. Я чуть сама не запротестовала.

— Главное — контейнировать их агрессию, — мудро кивала вторая. — Наш Платон (она указала на сына Арсения) научился сублимировать. Вместо того чтобы отобрать у кого-то игрушку, он теперь строит архитектурные реплики.

Леонид Матвеевич посмотрел на замок. Это была точная копия шведской крепости Эребру в масштабе 1:200. Узнал, потому что на прошлой неделе смотрел передачу про путешествия, пока ждал, когда закипит чайник. Видимо, отбирать игрушки Платону хотелось часто, раз он уже дошел до замков XIII века.

— Здравствуйте, — решился Леонид Матвеевич, подходя к песочнице. — А песочек у вас… сиреневый. Для художественного восприятия?

Мама Ариадны посмотрела на него, как на неандертальца, впервые увидевшего огонь.
— Это кинетический песок для развития мелкой моторики. Обычный песок — источник бактерий и заниженной самооценки. Ребенок не может слепить из него что-то идеальное и фрустрирует.

— А, понятно, — кивнул Леонид Матвеевич. — Чтобы от мелкой моторики не дойти до крупных неприятностей. Мой вот, — он кивнул на Павлика, который с тоской смотрел на сиреневую массу, — предпочитает крупные формы. Например, лужу.

И действительно, рядом с песочницей чернела вчерашняя лужа — прекрасная, грязная, полная потенциала.

— Деда, кораблик! — взмолился Павлик, уловив спасительную мысль.

— Лужа — это негигиеничная среда, рассадник патогенной флоры, — процедил Арсений, не отрываясь от возведения бастиона.

Это была первая реплика, адресованная им, и она была выстрелом. Вызов. Леонид Матвеевич достал из кармана газету. Через пять секунд по волнам патогенной флоры уже плыл фрегат «Комсомольская правда». Павлик был счастлив. Платон и Ариадна смотрели на кораблик с плохо скрываемой завистью. Сублимировать такое зрелище было явно выше их сил.

— Вы даете ребенку деструктивные паттерны поведения, — не выдержала мама Ариадны. — Он ассоциирует радость с антисанитарией.

— Женщина, в моем детстве радость ассоциировалась с гудроном, который мы жевали вместо жвачки, — отрезал Леонид Матвеевич. — И ничего, выросли. Некоторые даже архитектурные реплики строят.

Он понял, что сказал лишнее. Арсений медленно выпрямился, сдул невидимую песчинку с идеально ровной стены и посмотрел на Леонида Матвеевича. В его взгляде читалось все презрение хай-тека к куску газеты в луже. Битва была неизбежна.

— Так, моряк, на берег, — скомандовал дед. — Нас ждут великие дела.

Он шагнул в песочницу. Попытка слепить что-то из сиреневой массы провалилась. Это был не песок, а насмешка. Тогда Леонид Матвеевич прибег к хитрости. У Павлика в кармане всегда лежал недоеденный пряник. Дед незаметно раскрошил кусок пряника в кучу песка. Сахар и слюна сделали свое дело — масса стала липкой и податливой. Началось великое песочное противостояние.

С одной стороны — выверенная геометрия, титановые шпатели и сублимированная агрессия. С другой — грубая сила, жизненный опыт и тульский пряник. Арсений выстраивал филигранные башни. Леонид Матвеевич возводил широкие, надежные стены, способные выдержать прямое попадание детского сандалика. Он строил не замок, он строил характер. Простой, русский, с кривыми стенами, но способный выстоять. Флаг из лопуха завершил композицию.

На площадке воцарилась тишина. Два замка стояли друг напротив друга, как две идеологии. Один — идеальный, стерильный, бездушный. Второй — кривоватый, из песка с пряником, но живой.

Арсений с гордостью посмотрел на свой шедевр. Мамы восхищенно ахнули.

— Вот что значит правильный подход, — сказала мама Платона. — Это не замок, это арт-объект.

Леонид Матвеевич молча ждал. Он знал детей лучше, чем все психологи вместе взятые.

И он оказался прав. Павлик, чей пряник пошел на строительство, счел это достаточным основанием, чтобы считать крепость своей. Он подошел к ней, потрогал стену, а потом повернулся к безупречному замку Арсения. Видимо, сработал какой-то детский инстинкт справедливости. С криком «А я вот так могу!» он подпрыгнул и приземлился обеими ногами в центр шведской крепости Эребру.

Шедевр архитектуры превратился в бесформенную сиреневую кучу. Арсений окаменел. Но его сын, Платон, который всю жизнь только сублимировал и контейнировал, вдруг увидел в этом акте вандализма высвобождение. Глаза его загорелись первобытным огнем. Он с гиканьем бросился на крепость своего отца, которую тот строил при помощи пряника, и завершил разрушение.

Через секунду два мальчика, забыв про психологов, моторику и архитектуру, с хохотом прыгали на руинах, перемешивая кинетический песок с остатками газетного кораблика, который они притащили из лужи.

Арсений смотрел на своего счастливого, грязного, несублимированного сына. В его глазах была та самая непрожитая эмоция, о которой так любили говорить мамы.

— А вы знаете, — негромко сказал Леонид Матвеевич, закуривая. — Замки, они как люди. Чем идеальнее снаружи, тем веселее смотреть, как они рушатся.

Он взял хохочущего Павлика за руку, и они пошли домой. В конце концов, ранее развитие — это не про замки. Это про то, чтобы вовремя понять, когда их пора ломать.