Прогрессивный скворечник

Война с соседом Завьяловым у Иннокентия Петровича шла не на жизнь, а на урожай. Завьялов в прошлом году предъявил миру огурец, который стыдливо прятали за спиной даже кабачки. Этим огурцом он не просто хвастал, он им тыкал в душу. Молча. Подойдет к забору, вздохнет, посмотрит на свои грядки, потом на скромные посадки Петровича. И снова вздохнет. В этом вздохе было столько огуречного превосходства, что хотелось взять и объявить ему… санкции.

Ответ должен был быть асимметричным. Технологичным. И с высоты птичьего полета. Так родилась идея скворечника. Но не простого, а умного. Даже гениального. Чтобы скворцы, птицы заграничные, прилетев, сразу поняли, где начинается Европа.

Петрович, чей мозг еще помнил теплоту паяльника и запах канифоли со времен работы в безымянном почтовом ящике, подошел к делу фундаментально. В деревянную коробку он вмонтировал душу. Цифровую.
Во-первых, Wi-Fi антенна, торчащая с крыши, как вопросительный знак. На какой вопрос она должна была отвечать, Петрович и сам не знал, но наличие Wi-Fi превращало скворечник в резиденцию.
Во-вторых, камера с самопальным искусственным интеллектом. Петрович два вечера показывал ей фотографии скворцов и воробьев, как детей учат. «Это, — говорил он, тыча в картинку, — птица культурная, аристократ. Пускать. А это, — он брезгливо показывал на воробья, — шпана подзаборная. Гнать поганой метлой». В качестве метлы предполагалось аудиозапись истошного кошачьего вопля.
Ну и в-третьих, кондиционер. Для создания атмосферы южного курорта в отдельно взятой березовой роще.

Завьялов, наблюдая за монтажом этого чуда техники, лишь хмыкал:
— Петрович, у тебя антенна на скворечнике длиннее моих огурцов. Назначение такое же? Для понта?
— У моего понта, Завьялов, трафик есть. А у твоего огурца — только калории, — парировал Петрович и с чувством собственного превосходства подключил питание.

Скворечник ожил. Внутри что-то тихо загудело, на передней панели заморгал зеленый огонек. «Статус: ожидание резидентов», — высветилось на экране планшета. Иннокентий Петрович сел на веранде и приготовился к триумфу. Он уже мысленно написал речь для встречи первых жильцов: «Приветствуем вас, дорогие пернатые друзья, на земле прогрессивного садоводства!»

Первым прибыл не скворец. Прибыл воробей. Судя по выдранному хвосту и наглому взгляду — ветеран всех окрестных помоек. Он приземлился на крышу, несколько раз с презрением стукнул клювом по антенне и заглянул в леток. Зеленый огонек на панели сменился тревожным красным. Система внутри лихорадочно соображала, сравнивая эталонные снимки с наглой мордой в объективе. Наконец, из динамика раздался леденящий душу кошачий вой.

Воробей отпрянул. Но не от страха. Он склонил голову набок, прислушался. Затем издал серию коротких чирикающих звуков. Через минуту слетелась вся его банда. Они расселись на ветках и стали слушать кошачий концерт с интересом, как симфоническую музыку. Вожак, осмелев, снова сунулся в леток. Система опять заорала. Воробьи на ветках одобрительно зачирикали. Кажется, они приняли это за цветомузыку.

К вечеру скворечник был захвачен. Надежды Петровича рухнули. Его «Эдем» превратили в воробьиный сквот. «Статус: несанкционированное заселение», — горестно сообщил планшет. Интернет-трафик подскочил до небес. Что они там делали — оставалось загадкой. Может, смотрели курсы по выживанию в городских джунглях. Может, вели свой блог «Чик-чирик-Лайф». Петрович видел только мельтешение серых теней и периодически загаженный объектив.

«Ну, ничего, — решил Иннокентий Петрович. — Война только начинается». Он решил провести сеанс шоковой терапии. Ночью, дождавшись, пока банда угомонится, он подключился к динамику и врубил на полную громкость лекцию о пользе окучивания картофеля. Монотонный, скрипучий голос лектора должен был выбить из них всю дурь.

Эффект был поразительным. В скворечнике наступила тишина. А потом оттуда донеслось мерное, дружное похрапывание. Они спали. Под лекцию. Как студенты.
Петрович понял, что борется с силами природы, которым на его технологии плевать с высокой березы. Он пошел на крайние меры — «перепрошивка». Поздним вечером он снова стоял на стремянке, бормоча проклятия, и пытался вправить скворечнику его электронные мозги. «Я тебя научу родину любить!» — шептал он, соединяя наугад какие-то контакты.

Система не просто сошла с ума. Она обрела собственное, крайне извращенное мировоззрение.
На следующее утро камера начала жить своей жизнью. Пролетающую бабочку она опознала как «Неопознанный летающий объект, возможно, шпионский дрон». Кота Завьялова, лениво крадущегося по траве, она классифицировала как «Био-робот, модель «Пушистик-Терминатор». На самого Завьялова, вышедшего с лейкой, система отреагировала истошным сигналом и надписью: «Внимание! Зафиксировано перемещение крупной органической массы с неясными намерениями!».
Wi-Fi-сигнал, усиленный до мощности небольшой радиостанции, начал глушить у Завьялова телевизор. Вместо мыльной оперы он теперь мог в прямом эфире наблюдать за жизнью воробьиного общежития.

Апофеоз случился в субботу. Завьялов, чье терпение лопнуло, когда его жена была идентифицирована системой как «Ходячий источник углеводов, рекомендуется к компостированию», ворвался на участок Петровича.
— Петрович! Твоя голубятня сошла с ума! Она оскорбляет мою семью! Она показывает мне птичью оргию вместо прогноза погоды! Что это?!

Иннокентий Петрович сидел, раздавленный своим позором. План провалился. Все рухнуло. Он хотел было сдаться, но тут в его мозгу, натренированном решением нерешаемых задач в НИИ, что-то щелкнуло. Он поднял на Завьялова тяжелый, пророческий взгляд.
— Это, Завьялов, не голубятня. Это… арт-объект.
Завьялов замолчал с открытым ртом.
— Чего?
— Перформанс, — с нажимом произнес Петрович, входя в роль и сам себе поражаясь. — Это глубокая метафора. Конфликт природного начала, которое символизируют птицы, и бездушной, обезумевшей техносферы. Я художник, Завьялов. Я так вижу.

Завьялов с недоверием перевел взгляд со скворечника, который в этот момент транслировал сигнал точного времени радио «Маяк», на просветленное лицо Петровича. Слово «перформанс» его явно смутило. Он что-то такое слышал. Что это очень умная и непонятная вещь.
— Так… это… специально все? Что моя Людка — «источник углеводов»?
— Конечно! — уверенно кивнул Петрович. — Это деконструкция привычных образов! Мы срываем маски!

Завьялов был повержен. Его огурец был просто огурцом. А у Петровича тут — деконструкция и перформанс. Через два дня он привел на участок местного блогера, который снимал «все необычное». Блогер был в восторге. Ролик про «умный скворечник, сошедший с ума» и его создателя, «дачного философа-концептуалиста», набрал сто тысяч просмотров.

Иннокентий Петрович стал звездой. Он давал интервью, многозначительно молчал, глядя в камеру, и изрекал туманные фразы, которые сам с трудом понимал. Воробьи продолжали жить своей наглой жизнью, но теперь они были не захватчиками, а «участниками творческого процесса». Они были его проклятием и его славой. А огурец Завьялова на фоне всего этого экзистенциального абсурда выглядел просто смешно. Петрович победил. Хоть и чувствовал себя полным идиотом. Но, как он теперь говорил журналистам, «в этом и заключается главный месседж моего творчества».