Мусорный экзамен

Раньше жизнь была понятной, как кирпич. Сделал дело — гуляй смело. Поел — помыл тарелку. Накопил ведро — вынес в бак. Бак был один. Он стоял посреди двора, железный, помятый жизнью и мусоровозами, и пах так, что к нему подходили задержав дыхание, как перед прыжком в бездну. Мусор тогда был просто мусором. Он не имел ни национальности, ни пола, ни амбиций. Он просто хотел сгнить в спокойствии.

А теперь? Теперь у каждой консервной банки есть право на самоопределение, личное пространство и политические взгляды.

Виталий Игнатьевич, человек, который до сих пор хранит инструкции к утюгам 1986 года выпуска, решил шагнуть в цивилизацию. Он переехал в новый жилой комплекс с названием вроде «Эко-Лазурь-Премиум». Там даже воздух казался платным, а консьерж смотрел на жильцов так, словно они лично задолжали ему за спасение озонового слоя.

Вечер пятницы. В руках у Виталия Игнатьевича пакет. В пакете — следы скромного ужина: коробка из-под пиццы (немного жирная), бутылка кефира (почти пустая) и пакетик чая «Липтон» (мокрый). Задача казалась простой, как таблица умножения на один: донести, бросить, забыть.

Он вышел во двор.

Во дворе стояли они. Двенадцать апостолов чистоты. Двенадцать разноцветных контейнеров, сияющих в свете фонарей, как пульт управления атомной станцией. Желтый, синий, зеленый, оранжевый, какой-то тревожно-фиолетовый и еще один — цвета надежды, но с оттенком безысходности.

На каждом контейнере висела инструкция. Мелким шрифтом. Таким шрифтом обычно пишут условия ипотеки, после которых люди остаются без почек. Виталий Игнатьевич поправил очки и подошел к желтому баку. Надпись гласила: «Пластик. Твердый, звонкий, не шуршащий. PET-1, HDPE-2. Внимание! Бутылки мыть, сушить, сплющивать, извиняться перед природой».

— Так... — Виталий Игнатьевич достал бутылку кефира. Она была белая. Он сжал её. Она не шуршала, она кряхтела.

Тут он заметил следующий бак: «Пластик мягкий, шуршащий, стыдливый. LDPE-4».
— А ты какой? — спросил он у бутылки. Бутылка молчала. Она была выше этих разговоров.

Проблема заключалась в этикетке. На ней был радостный коровий профиль. Но сама пленка облегала бутылку так плотно, словно корова родилась в гидрокостюме. Виталий Игнатьевич попробовал подцепить ногтем. Ничего. Попробовал зубами. Корова на этикетке, казалось, ухмыльнулась.

Он достал из кармана ключи и начал пилить пластик. Мимо проходила женщина с собачкой. Собачка была в вязаном жилете, женщина — в состоянии перманентного просветления.

— Что же вы делаете? — спросила она с интонацией воспитательницы, поймавшей ребенка за поеданием мела. — Это же термоусадочная пленка! Её в серый бак, а бутылку — в желтый! Вы что, не читали регламент дома? Страница сорок вторая, пункт «Б»!

— Я просто... кефир допил, — оправдывался Виталий Игнатьевич, чувствуя себя браконьером, застигнутым с тушей мамонта. — Вот, разделяю.

— Крышечку! — взвизгнула женщина. — Вы крышечку забыли снять! Это же другой фрактал переработки! Она пойдет на благотворительность, из нее сделают протез для кузнечика, а вы её — в общий пластик?! Варварство.

Она ушла, брезгливо поджав губы. Собачка посмотрела на Виталия Игнатьевича с сочувствием, но жилет обязывал её молчать.

Оставшись один, герой вспотел. Оказалось, коробка из-под пиццы — это не бумага. Это «загрязненный картон», и место ему в баке с черепом и костями. А пакетик чая... О, это была отдельная драма.

Чайный пакетик — это сложная инженерная конструкция.
Виталий Игнатьевич положил его на крышку зеленого бака «Органика (только чистая душа природы)». Достал перочинный ножик. С хирургической точностью он разрезал мешочек. Чаинки высыпал в щель. Бумажку с ярлычком оторвал — это макулатура (синий бак). Ниточку... Куда девать ниточку?

Бак для текстиля был, но туда принимали одежду. Ниточка от чая — это одежда? Может, для моли? Виталий Игнатьевич представил, как моль примеряет ниточку перед зеркалом, и нервно хихикнул. Осталась скрепка. Маленькая металлическая скоба.

Бак «Металл» был огромным. Бросить туда эту крошку было всё равно, что кинуть монету в Гранд-Каньон и ждать эха. Но порядок есть порядок.

Спустя двадцать минут Виталий Игнатьевич стоял посреди двора, окруженный разложенным мусором. Он чувствовал себя сапером на минном поле. Красный провод, синий провод... Ошибся — и всё, экологическая катастрофа, грета тунберг проснется в холодном поту.

В этот момент к контейнерам подошел Сосед. Это был Экоактивист 80-го уровня. Он нес ведро с компостом, который выращивал у себя на балконе, разговаривая с червями на латыни.

— Добрый вечер, — мрачно сказал Сосед, глядя на бутылку кефира в руках Виталия Игнатьевича. — Почему крышечка не помыта?

— Она... белая, — растерялся Виталий.

— Там остатки бактерий, — отчеканил Сосед. — Они вступают в реакцию с полимером, выделяют флогистон, разрушают озоновый слой над Антарктидой, и где-то плачет пингвин. Вам не жалко пингвина?

Виталий Игнатьевич посмотрел на крышечку. Она была сделана из фольги. Или нет? Он постучал по ней. Звук был глухой.

— Это композит! — победно воскликнул Сосед. — Слой алюминия, слой полиэтилена. Это нельзя переработать. Это только сжигать. У нас нет бака для сжигания. Вы должны отвезти это в спецпункт в Химках. По вторникам с трех до пяти утра.

Виталий Игнатьевич понял: он провалил экзамен. Он недостоин жить в будущем. Он человек прошлого, где мусор был единым целым, грязным и родным.

Медленно, с достоинством проигравшего полководца, он начал собирать всё обратно в пакет. Бутылку. Чаинки (соскреб с крышки). Скрепку.

— Вы куда? — удивился Сосед.

— Домой, — сказал Виталий Игнатьевич. — Им здесь страшно. Они не готовы к самостоятельной жизни.

Он вернулся в квартиру. Закрыл дверь на все замки.
Дома было тихо. Он прошел на кухню, вымыл бутылку кефира горячей водой с мылом. Вытер её полотенцем. Затем взял фен и тщательно просушил чайный пакетик. Расправил фольгу от крышечки, разгладил ногтем каждый залом.

Потом он подошел к серванту. Подвинул хрустальную вазу, которую подарили на свадьбу тридцать лет назад. И поставил туда бутылку. Рядом аккуратно положил чайный пакетик и скрепку.

Там, за стеклом, под светом люстры, мусор смотрелся красиво. Торжественно. Как музейный экспонат исчезнувшей цивилизации, где человек был хозяином природы, а не её перепуганным обслуживающим персоналом.

А выкинуть это теперь было нельзя. Слишком большая ответственность. Вдруг скрепка обидится, что ее положили к алюминию, а она считала себя сталью?

Виталий Игнатьевич выключил свет и лег спать. Ему снилось, что он бросает огрызок яблока в черный бездонный колодец, и никто, совершенно никто, не спрашивает у него про углеродный след. И огрызок летит, счастливый и свободный.