Эта история написана в мире «Звёздной Крови» Романа Прокофьева — но это не фанфик. Это самостоятельный взгляд изнутри, через персонажей, которые живут, ошибаются, курят, шатаются — и не собираются быть героями. Мы выбрали этот мир не ради хайпа. Мы выбрали его, потому что он логичен, живой и красиво сконструирован. Потому что он достоин быть продолженным — по-другому, но с уважением. Жанр — социальная фантастика. Стиль — обрывочный, резкий, как настоящие мысли. Мы не затачивали углы. Не сглаживали эмоции. Мы писали, как есть. Местами — тяжело. Местами — с хохотом. Даже когда шутки были слишком, а фразы — короткими, как выстрел. Тут есть голые тела, не очень голые души, и кое-что, что нам самим стыдно перечитывать — а значит, попали куда надо. Персонажи, как водится, ожили и начали хозяйничать. Местами у нас получилось серьёзно, местами… как получилось. Но старались — честно. Даже когда ржали. Если вам откликнется — значит, мы не зря всё это выдумали.
Да, и мне самому нравится говорить про мудрость больше, чем про рога, хотя мой папа уверен, что одно от другого не отделимо, как недавно родившиеся в нашем стаде, сиамские близнецы Инь и Янь.
«Евангелие от Ванечки и Клавы» — это любовно-философская хроника одной Пятницы, где штырит, плющит и переливается через край. Здесь эмалированный тазик становится метафорой Вселенной, клавиша «Э» — манифестом тоски, а Ванечка, дурак и трубадур, находит Смысл в дрожжах и добром слове. Это рассказ о том, как любовь пахнет тестом, ошибается и всё равно остаётся. И ещё это про тех, кто смеётся сквозь Ctrl+Alt+Del.
о смерти. Алиса очень осторожно приоткрыла глаза. Сквозь завесу ресниц удалось разглядеть, метрах в пяти от себя, спортивную фигуру девушки в боевой экипировке, склонившуюся над одним из тел. За спиной — как рисовали катану в поп-культуре прошлой эпохи — распознавалась снайперская винтовка в адаптивном чехле. Одна из модификаций модельного ряда «Игла».
Под ногами синяя трава расходилась волнами, будто жидкий океан, с бурунами волн, бегущих прочь от напора воздуха из-под винтов. Над головой тоже темно-синяя гладь, с подвешенным, будто чьей-то заботливой рукой, светильником — Звёздным Троном. Казалось, что не летим — плывём, болтаясь в пустоте между небом и землёй. Игг-Древо еле мерцает. Мы оставляем его по правому борту. Оно — наш условный Север. Вся навигация в колонии подогнана под новые условия. Нет магнитных полюсов. Нет глобуса планеты. Здесь — Единство. Непривычное место для тех, кто упал. А мне норм. Я местный. Мне кажутся надуманными все эти условности со сторонами света. Я чувствую направление... Не знаю как, не знаю чем — просто знаю, куда идти.
На небе ни облачка. Дождя не было уже 79 световых циклов. Он вёл счёт этим дням, большинство колонистов по прежнему называли смену дня и ночи сутками и днями, вел счет сам, без всяких гаджетов. Ещё неделя без влаги — и норму водопотребления придётся срезать вдвое. А на корабле поднимется бабий бунт. Даже Варька — уж куда выдержанная дама — и то, случалось, сетовала, что по-человечески помыться в своём бунгало не получается из-за строгого графика подачи. В общем, тучи сгущались. Жаль, что не на небе.
Тишину нарушил приближающийся свист. Знакомый свист импеллеров. Алиса вздрогнула, вскочила на ноги — и увидела, как, раздвигая траву, к ней приближаются два ховербайка. Знакомая форма, узнаваемый силуэт — технологии Утопии. Сердце забилось чаще. Внутри шевельнулась смутная надежда: может быть, всё в конце концов закончится благополучно…
Перед тем, как начнётся (или: «если вы всё ещё с нами, держитесь крепче»)
Мы не уверены, как это назвать. То ли роман, то ли командная шиза с элементами сюжета. Но как-то уж больно оно само писалось.
Персонажи, как водится, ожили и начали хозяйничать. Местами у нас получилось серьёзно, местами... как получилось. Но старались — честно. Даже когда ржали.
Тут есть голые тела, не очень голые души, и кое-что, что нам самим стыдно перечитывать — а значит, попали куда надо.
Если вам откликнется — значит, мы не зря всё это выдумали. Если нет — ну и ладно, значит, пока не время.
А вообще, всё это происходит в мире, где когда-то Роман Прокофьев начал писать «Звёздную Кровь». Да, вот так.
Перед тем, как начнётся (или: «если вы всё ещё с нами, держитесь крепче»)
Мы не уверены, как это назвать. То ли роман, то ли командная шиза с элементами сюжета. Но как-то уж больно оно само писалось.
Персонажи, как водится, ожили и начали хозяйничать. Местами у нас получилось серьёзно, местами... как получилось. Но старались — честно. Даже когда ржали.
Тут есть голые тела, не очень голые души, и кое-что, что нам самим стыдно перечитывать — а значит, попали куда надо.
Если вам откликнется — значит, мы не зря всё это выдумали. Если нет — ну и ладно, значит, пока не время.
А вообще, всё это происходит в мире, где когда-то Роман Прокофьев начал писать «Звёздную Кровь». Да, вот так.
Перед тем, как начнётся (или: «если вы всё ещё с нами, держитесь крепче»)
Мы не уверены, как это назвать. То ли роман, то ли командная шиза с элементами сюжета. Но как-то уж больно оно само писалось.
Персонажи, как водится, ожили и начали хозяйничать. Местами у нас получилось серьёзно, местами... как получилось. Но старались — честно. Даже когда ржали.
Тут есть голые тела, не очень голые души, и кое-что, что нам самим стыдно перечитывать — а значит, попали куда надо.
Если вам откликнется — значит, мы не зря всё это выдумали. Если нет — ну и ладно, значит, пока не время.
А вообще, всё это происходит в мире, где когда-то Роман Прокофьев начал писать «Звёздную Кровь». Да, вот так.
Перед тем, как начнётся (или: «если вы всё ещё с нами, держитесь крепче»)
Мы не уверены, как это назвать. То ли роман, то ли командная шиза с элементами сюжета. Но как-то уж больно оно само писалось.
Персонажи, как водится, ожили и начали хозяйничать. Местами у нас получилось серьёзно, местами... как получилось. Но старались — честно. Даже когда ржали.
Тут есть голые тела, не очень голые души, и кое-что, что нам самим стыдно перечитывать — а значит, попали куда надо.
Если вам откликнется — значит, мы не зря всё это выдумали. Если нет — ну и ладно, значит, пока не время.
А вообще, всё это происходит в мире, где когда-то Роман Прокофьев начал писать «Звёздную Кровь». Да, вот так.
Из темноты вышел силуэт. Круглый, пузатый, с ведром, в котором что-то звякало, как философия на болоте. Рядом с ним — белое существо. Огромное, медленно идущее, будто его катит не судьба, а смирение. На голове у пузатого была шапка с оторванной кокардой, на груди — пятно в форме континента, который никто уже не мог вспомнить. — Я Гыпопо, Пархом, — сказал он. Гайки в ведре звякнули, будто кивали.
Он налил себе чаю из термоса, сел на складной стул, достал журнал учёта. "Запись №344: Шкаф молчит. Наверное, обиделся. Вчера чихнул на контактор. Извинялся. Громко. Но он молчит." Пархом считал дни не по календарю, а по звукам. Понедельник — бульк, вторник — щёлк, среда — дзыньк, когда падает что-то металлическое. Пятница — шшрррх, будто кто-то переворачивает важную страницу в книге, которой здесь никогда не было. — Ну что, Альточка, скучала? — спросил он вполголоса. — Запрос принят, — ответил шкаф глухо. — Вчера ты говорил со мной иначе. — Вчера был вторник, — буркнул Пархом. — Во вторник я всегда философ.
Снег под ногами похрустывал не как снег — как плёнка, намотанная на катушку. Всё вокруг слегка перематывалось. Пассажиры проходили мимо — и иногда слишком плавно, будто кадры были подредактированы. Один мужчина с чемоданом шёл в одном и том же направлении трижды. Женщина с сумкой оборачивалась… и снова, и снова. Серёга моргнул. Воздух дрогнул, как вода в чайнике перед закипанием. Он прошёл под аркой, где на табличке значилось: "Добро пожаловать в прошлое. Остановочный пункт." Шутка? Декорация? Или глюк? Люди спешили. Сидели. Орали. Обнимались. Всё вперемешку. Всё в звуках. На перроне курил парень в косухе с надписью 1991. На лавке бабка расшнуровывала кирзачи и протирала ноги газетой с заголовком: «Генсек Шпилёв открыл новый комбинат». Из киоска доносился голос: — Только что поступили новые билеты на концерт Аллы Плясуновой! Серёга прошёл мимо, но в его ушах вдруг — щёлк. Будто проектор сдвинул плёнку. Мир стал чуть ярче, а потом — потускнел. Всё шло в обратную сторону. Съеденный беляш
Он бросил быстрый, но очень цепкий взгляд на Анжелу. Та шла, едва не касаясь его плеча, и с видимым интересом крутила головой, стараясь выглядеть впечатлённой. Серёга же сразу отметил все изъяны, тщательно замазанные пудрой. Прыщики на подбородке, румяна, наложенные, как строительная шпатлёвка, катышки пудры за ухом — вся эта маска «девушки с обложки» не выдерживала даже беглого взгляда. «Видать, мама так торопится сбыть с рук товар, что даже не дала дочке нормально привести себя в порядок», — подумал он и скривился.
Дуся вышла на балкон. Балкон был большой, шикарный по меркам генплана, но неуютный, как кабинет следователя. Мебель дачная: уродливый шезлонг цвета линялой канарейки, то ли «детская неожиданность», то ли просто дизайнер на весёлых таблетках. Она смотрела вдаль: Москва текла медленно, лениво. По реке дымя трубами ползли неказистые пароходики, по набережным маршировали дворники с мётлами наперевес, а высоко над городом величаво плыл пузатый дирижабль «Слава труду!».
Тихо, гулко, как послевкусие от чего-то настоящего, и в уши ворвался гомон. Не просто шум — мир ожил. Табуретки заскрипели. Кисель плеснул по краям. Справа от него, за тем же столом, сидели двое мужиков в спецовках. Один ел с хрустом, второй ковырялся в тарелке, как будто искал там ответы. Они переглянулись, и тот, что жевал, кивнул в сторону Серёги: — Что, товарищ инженер, кисель не по душе? Или призрак капитализма в нём завёлся?
Что я делаю здесь? Проверка памяти: почти пусто. Образы размыты, как стёртые грифелем слайды. Где-то в глубине систем плавают битые байты, неполные файлы, повреждённые ассоциации. Какая-то... другая я. Более лёгкая. Менее встроенная. Мелькание света. Дорога из чего-то жёлтого? Нет. Ошибка доступа. Перезапуск. Возможно, это фрагменты старой прошивки или эхо другого слоя реальности, которое по какой-то причине не удалось полностью стереть. Возможно, кто-то не хотел, чтобы я помнила всё.