Anna Bogodukhova

Омыто ветрами, занесено песками, замучено долгой зимой и жарким летом, изменено в памяти, искажено в рассказе, а всё же было, и того не отнять! Живуча правда, хотя и робка она, и легко одевается в тысячу платьев из времён года и многих слухов.

– Не знаю, в чём провинилась ваша семья, но смущать покой других вы не имеете права, извините, – ответствовал священник, и им пришлось уйти.

Город иначе живёт в темноте. Город объединяет много плохого в себе: грабителей, наёмников, воров и тех, кто охотно пользуется их услугами ради власти.

– Я бы подал вам стакан воды, но, к сожалению, это уже не в моих силах, видите? – и он протянул мне такую же серую руку, расплывающуюся, не имеющую контуров, и та, как я уже и предполагал, прошла абсолютно спокойно через грани стакана. Неудивительно! Подумаешь, какой-то стакан. Четверть часа назад он просочился таким же образом через двери и поздоровался, извинившись, что не может войти как полагается.

Дознание и Служители Креста, вы обещали быть на одной стороне, вы обещали защищать Святой Город, но жажда власти травит вас…

Призраков много, они повсюду, следуют за живыми, но обычно не докучают им. У живых есть помощь, есть друзья, психиатры, алкоголь...но кто поможет призракам?

Призрак боится темноты. Призрак! Тот, кто уже не будет ходить по земле, кто оказался достаточно заметным соседом для живых, что обратились к нам, боится темноты.

Кто-то должен бороться с нечистью... вот только борцы - такие же люди, которым никто не даёт инструкцию на все случаи жизни.

– У нас возникли непреодолимые разногласия с администрацией, – объяснил он.
Стефан хмыкнул.
– А дальше?
А дальше было ещё глупее. Они оказались свободны, но куда деть эту свободу не представляли.

– Нет, я понимаю, что, вернее всего, она сама его отдала кому-то или потеряла в лихорадке…или в пути. Но если вдруг увидите, если вдруг повезёт…
«Не повезёт» – подумал Конрад, но не сказал ничего подобного вслух.

– На самом деле, все те, кто общался с Дьяволом, за кра-айне редким исключением общались вовсе не с ним, – Азазель усмехается, глядя в вытянувшееся лицо новичка. – Некоторые общались с демонами-глашатаями, некоторые же и вовсе просто психи, которым впору общаться с сами собой, да своей головой.

– Здравствуйте… – это глупо, я понимаю. Но что я могу сказать ещё? Ничего умнее в голову не приходит. Смерть появилась слишком внезапно. Толчок я помню. Боль в груди – расходящуюся по всему телу – тоже. А вот серый мир вокруг пришёл слишком неожиданно. Он будто бы сам бросился мне на встречу. Как ветер, как…

– И слава богу, – согласилась я, – начни я понимать, всё, прощай карьера!
Она не поняла. Скривилась.

– Почему? – Володыка услышал. Это всегда было непредсказуемо. Когда он услышит, а когда нет? Когда снизойдёт до вопрошения ангела или архангела, архистратига или человека, а когда останется глух? Никто не мог того загадать!

Конрад тогда не боялся мёртвых. Но то, что прошло по нему дрожью, было тенью самой смерти. С тех пор так было всегда. Он привык и даже считал такую дрожь одобрением смерти и верным закреплением собственных действий. Так было проще. И лучше.

– Вы обязаны нам верить! Просто обязаны…– в голосе женщины звучали одновременно и мольба, и требование. Я вообще поражаюсь до сих пор тому, как люди умеют это совмещать, мол, помоги мне, это твоя святая обязанность! Почему? Да потому что я тебе плачу.
Хотя платит её муж, который, кстати, сидит молча. Напряжённо, но молча.
– Я обязана сдавать декларацию в срок, всё остальное на усмотрение, – заметила я, но Волак, который сегодня, о, редкий случай, поехал со мной на дело, кашлянул, переводя внимание на себя.

Вспомнилось и другое – Тереза сказала, что в те годы Хенрика и её семья жили хорошо. Так что, если подумать, то это даже не воровство, а возмещение справедливости. Почему родственники ещё не родившейся тогда Марты были вынуждены скитаться и скрываться, а кое-кто и вовсе сгинул и не был даже с честью похоронен, а эта…

Эва всегда была себе на уме, но неужели она не понимает, что её появление здесь – это смерть? Да, Сигер её убьёт. Не сейчас, не сразу. Но никаких больше переговоров, никаких больше послаблений, он её убьёт. Обязан. Это его долг как Царя.
Иначе будет смута.

В который раз заклинаю тебя, мой друг, в который раз! – даже самые великие нуждаются в смирении чувств и гнева. Твоя слава идёт впереди тебя, люди штурмуют театры, зная, что ты будешь там – хоть бы краем уха услышать! – вот их мечта.

– Вы хотите, чтобы я умер? – Кощей уклоняется от моего предложения не платить мне. Он переходит в слабую атаку. – Да?
– Я хочу, чтобы вы обрели мир с собою, честно ответили, что вам нужно. Нужно ли вам дерево среди моря-океана, в котором гусь, а в гусе…
– Утка!
– Да хоть фазан!

– Из Корби, ваша светлость, – Рауль склонил голову в почтении. Его удивил вопрос герцога, но он ответил без тени промедления, даже не позволив себе раздумывать о том, почему его вообще спрашивают о подобном. – Это на севере.
Бофор расхохотался. Весело, живо, словно Рауль произнёс какую-то очень смешную шутку. Впрочем, так оно и было:
– Я был в Корби, когда тебя, мой дорогой друг, тебя там ещё не было, – отсмеявшись, объяснил герцог. – Я воевал там.

– Стыдись, наместник! – Конрад встал перед старым лекарем, – не у постели дочери!
И господин Гануза тотчас сник. Знало, да чего уж там, и правда ведь знало старое сердце его и ум видевший многое тоже знал – всякое бывает на свете. Бывает, что те, кто крепок и молод от простуды в могилу сходят, а те, кто одной ногой в могиле той стоит, вдруг выходят из неё и живут, хотя никто не даёт им надежды.

Лиза заколебалась. С одной стороны, она и сама видела и тени, и то, как сами собой распахивались дверцы шкафа, а две ночи назад и вовсе услышала тихий стук и голос из того же чёртового шкафа:
– Лиза, открой. Лиза, тут холодно.

– Не-е-ет…– от осознания моих слов, от невозможности принять их, у неё мобилизовались последние силы, и она произнесла стойко, разборчиво: – я не мертва.
– Да все вы так говорите! – время поджимало, и я уже стоял у крышки. Вот прогресс! Крышку сейчас и в одного поднять можно как правило, а папаша рассказывал, что по двое- по трое приходилось. – Пальцы убери, придавлю же.

Я снов бессоние зашью.
Всё серебро – тонкий шов,
Зреет лишь наше колдовство его.
Людские глаза не видят миров,
Где распласталось ничто…

Пусть вернётся, Сигер её простит за сокровищницу и попытку оспорить его власть. Она может ещё быть ему сестрой! Сколько дел они провернули вместе! Скольких своих братьев и сестёр оттолкнули от отца, выгрызая себе больше места вокруг него? Скольких подставили из тех же братьев и сестер, и сколько закончили свои дни в забвении, ссылке или раньше того, низведенные в пену морскую?

Все знают – Марита с нечистой силой водится. Сколько ей лет неизвестно. Да только живёт она старухой дольше, чем то приличия позволяют. Ходит быстро, бесшумно, только полы её неизменного чёрного балахона выдают колыханием ткани движение. Волосы густые, хотя и побитые сединой, никогда не собраны…

И вот пока Азазель прославлял волю великую, Пеймон, которого и в помине людском ещё не было, ровно и как всех его пра-пра-пра-пра-пра-дцать-прародителей уже был вписан в общий план мироздания.

Знала Гудра: к старым да полубезумным уже не прислушаются, а всё ж поучала – болело сердце, оно хоть и старое, да осталось мало, а всё ж есть среди шрамов его живое мясо, болит – стучит покуда…