– Одумайся, царевна, ведь ты попадаешь под серьёзный приговор! – не выдерживают верные слуги, боятся. – Приговор исполняет Царь, – Эва спокойна, во всяком случае, внешне. Внутри неё бунтует море, требует крови и бешенства, давно требует. Она держит это море из последних сил. Она знает, что это последние минуты, часы…но последние.
Ирене живёт на свете слишком долго и не знает для чего боги так жестоки. Она не говорит об этом вслух – жалость не примет даже её сердце, ведь если боги даровали долгую жизнь, то живи, не гневи ни себя, ни их! Но у Ирене никого не осталось – война не стихала, потом болезнь, и живёт Ирене неприкаянной и не верит – ни слуху, ни зрению, потому что, когда молилась – казалось, что шёпотом травы и поступью ветра отзываются боги, милуют её судьбу! И виделись вспышки на белых камнях – да, слышат боги! Так она себе толковала.
– Здесь нет лампочек, – объяснял Амон, – и кастрюль со сковородами лишних не бывает. Богатство кочевника – его палатка и его стадо. Большего и не нужно. Печь и воду нам заменяет песок, посуду – выделанные шкуры. Всё остальное будет лишь тяготить, если придётся идти за водою на большие расстояния.
– А тебе, Марк, здесь нравится? – я пытаюсь его поддеть. Он пожимает плечами: – Мне нравится везде, где есть Рим. – Настоящий, свободный от тиранов Рим! – добавляет Кассий, желая не то ободрить его, не то поддержать себя.
– Нет, серьёзно, – Светоносный видит недоверие в глазах друга, смешанное с удивлением. Искали и что же – не нашли? – Были собрания, пересылки кандидатур, подробный список из положительных качеств. – И кто решил, что слабохарактерное подчинение – это качество? – Азазель говорит это быстрее, чем успевает подумать. Спохватывается.
Время - всемогущее время! искалеченное время, оно сходит с ума. "– Знаешь, нас многие видели уже. В истории-то. Та же Жанна д`Арк. Она видела не ангела и слышала не бога. Это были мы, приграничники. Просто представь – ты живёшь где-нибудь в средние века, где правит власть церковь, а кое-где и инквизиция. И тут здрасьте – ниоткуда не возьмись ниоткуда не взялось. Свет, разлом и мы стоим чёрт знает в чём и молвим так ласково, брысь, мол, отсюда, не суйся! "
– Большая честь…– повторяет Виорг и голос его от волнения срывается, превращаясь в писк. Он закашливается. Дурак! Несолидно! Позор… что Хозяин подумает? – Ничего не подумаю, – тут же отзывается Сам, – потому что думать о тебе слишком скучно.
Омыто ветрами, занесено песками, замучено долгой зимой и жарким летом, изменено в памяти, искажено в рассказе, а всё же было, и того не отнять! Живуча правда, хотя и робка она, и легко одевается в тысячу платьев из времён года и многих слухов.
– Я бы подал вам стакан воды, но, к сожалению, это уже не в моих силах, видите? – и он протянул мне такую же серую руку, расплывающуюся, не имеющую контуров, и та, как я уже и предполагал, прошла абсолютно спокойно через грани стакана. Неудивительно! Подумаешь, какой-то стакан. Четверть часа назад он просочился таким же образом через двери и поздоровался, извинившись, что не может войти как полагается.
Призраков много, они повсюду, следуют за живыми, но обычно не докучают им. У живых есть помощь, есть друзья, психиатры, алкоголь...но кто поможет призракам?
Призрак боится темноты. Призрак! Тот, кто уже не будет ходить по земле, кто оказался достаточно заметным соседом для живых, что обратились к нам, боится темноты.
– У нас возникли непреодолимые разногласия с администрацией, – объяснил он. Стефан хмыкнул. – А дальше? А дальше было ещё глупее. Они оказались свободны, но куда деть эту свободу не представляли.
– Нет, я понимаю, что, вернее всего, она сама его отдала кому-то или потеряла в лихорадке…или в пути. Но если вдруг увидите, если вдруг повезёт… «Не повезёт» – подумал Конрад, но не сказал ничего подобного вслух.
– На самом деле, все те, кто общался с Дьяволом, за кра-айне редким исключением общались вовсе не с ним, – Азазель усмехается, глядя в вытянувшееся лицо новичка. – Некоторые общались с демонами-глашатаями, некоторые же и вовсе просто психи, которым впору общаться с сами собой, да своей головой.
– Здравствуйте… – это глупо, я понимаю. Но что я могу сказать ещё? Ничего умнее в голову не приходит. Смерть появилась слишком внезапно. Толчок я помню. Боль в груди – расходящуюся по всему телу – тоже. А вот серый мир вокруг пришёл слишком неожиданно. Он будто бы сам бросился мне на встречу. Как ветер, как…
– Почему? – Володыка услышал. Это всегда было непредсказуемо. Когда он услышит, а когда нет? Когда снизойдёт до вопрошения ангела или архангела, архистратига или человека, а когда останется глух? Никто не мог того загадать!
Конрад тогда не боялся мёртвых. Но то, что прошло по нему дрожью, было тенью самой смерти. С тех пор так было всегда. Он привык и даже считал такую дрожь одобрением смерти и верным закреплением собственных действий. Так было проще. И лучше.
– Вы обязаны нам верить! Просто обязаны…– в голосе женщины звучали одновременно и мольба, и требование. Я вообще поражаюсь до сих пор тому, как люди умеют это совмещать, мол, помоги мне, это твоя святая обязанность! Почему? Да потому что я тебе плачу. Хотя платит её муж, который, кстати, сидит молча. Напряжённо, но молча. – Я обязана сдавать декларацию в срок, всё остальное на усмотрение, – заметила я, но Волак, который сегодня, о, редкий случай, поехал со мной на дело, кашлянул, переводя внимание на себя.
Вспомнилось и другое – Тереза сказала, что в те годы Хенрика и её семья жили хорошо. Так что, если подумать, то это даже не воровство, а возмещение справедливости. Почему родственники ещё не родившейся тогда Марты были вынуждены скитаться и скрываться, а кое-кто и вовсе сгинул и не был даже с честью похоронен, а эта…