Anna Bogodukhova

Город иначе живёт в темноте. Город объединяет много плохого в себе: грабителей, наёмников, воров и тех, кто охотно пользуется их услугами ради власти.

– Держись, старик! – наместник силился улыбаться. Он навещал Конрада. И по делу навещал, сговариваясь о новых покойниках, которых следовало обрядить и подготовить, и так захаживал. Болезнь отступала от Алькалы.

Ты не знаешь, не знаешь пока,
Не ощущаешь яда туман,
Что приходит издалека…
Это он – Кукулькан.

Призраков много, они повсюду, следуют за живыми, но обычно не докучают им. У живых есть помощь, есть друзья, психиатры, алкоголь...но кто поможет призракам?

– Мама, я же знаю дорогу! – но для Говинда всё иначе. Ему девять лет и он считает себя взрослым. Более того, он очень волнуется – впервые ему даётся настоящее поручение, поручение как взрослому! Неужели всё сорвётся?

Дознание и Служители Креста, вы обещали быть на одной стороне, вы обещали защищать Святой Город, но жажда власти травит вас…

Мертвые здесь живее живых... чувства, интриги, желание сменить Круг - всё это вечность, страшная вечность.

Зубы сжимала Божена, крепилась – в сердце её и страх мешался с отчаянием, и было бы сказано слово крепкое, верное, но не от Иренки той же, что сама покоя в делах не знала и другим тосковать не давала, а от кого позначимее, может и отступила бы дева

Впрочем, сухопутных это не смутило, то ли они сами по себе равнодушные, то ли поняли чего о ней, а расспросами мучить не стали. Объяснили же коротко, что попала Алана в царствие Витольда, сына царя Гвидона, и здесь она дорогая гостья.

Время - всемогущее время! искалеченное время, оно сходит с ума.
"– Знаешь, нас многие видели уже. В истории-то. Та же Жанна д`Арк. Она видела не ангела и слышала не бога. Это были мы, приграничники. Просто представь – ты живёшь где-нибудь в средние века, где правит власть церковь, а кое-где и инквизиция. И тут здрасьте – ниоткуда не возьмись ниоткуда не взялось. Свет, разлом и мы стоим чёрт знает в чём и молвим так ласково, брысь, мол, отсюда, не суйся! "

Йонуц раздражённо вздохнул. Ну вот опять! Наш край-наш край! Что за дикое упрямство? Эти люди всю жизнь верят в то, что мертвецы приходят из могил. И верили в это их предки. Но предкам извинительно, а людям нового времени нет.

– Конечно, – подтверждаю я. – А кто ещё? Иван Фёдорович Крузенштерн?
– Кто? – у людей нет чувства юмора после. Оно остаётся пережитком, который обычно отцепляется в первые же часы окоченения.
– Руководитель первой русской кругосветной экспедиции, – усмехаюсь, – но это уже неважно.

Утро коснулось оконца, пролезая осторожно, почти незаметно, ведь следовало же разобраться: с чего такая неприветливость и такое равнодушие? Скользнуло сероватой желтизной по шкафу, по столу, наконец, по руке молодой женщины, что прятала лицо в ладонях.

Жалеют Алану. А та молчит. Платье ей соткано изумрудно-синее, в цвет морской тишины, расшито мелкой белой жемчужной сеткой – в честь пены морской, памяти, что от предков идёт.
Идёт, плывет, а Алану оставит.

– Ешь, – посоветовал Азазель, заметив, что Вармо смотрит на него, не решаясь спросить. Это отвлекало от еды.
– Вам что, нравится эта еда? – Вармо был удивлён, – нам же… нам же не нужна пища.
– Не нужна, – согласился Азазель, – ни ты, ни я не помрём от голода, это верно. Но это невежливо – сидеть в кафе и не есть. И ещё… это просто вкусно.

Цепи. Холодные, тяжёлые. Они были давно на её руках и шее, правда проступили всей тяжестью лишь сейчас. Всё должно было так закончиться, и всё же – она не понимала за что так судьба обошлась с нею? Разве не была она всегда послушна и покорна? Разве не делала того, что умела лучше всего и того, что ей велели?

Крылья – живые, тяжёлые, чуть трепещущие… они полны жизни, они готовы понести весь вес его, готовы к движению и свободе.
Крылья?.. откуда же крыльям взяться?

– Живых? А чего их бояться?
Пришлось обернуться.
– Все беды живым от живых, разве нет?

Мария оглядывает меня с сомнением. Ей не нравится мой строгий чёрный наряд, не нравится моё спокойствие, не нравится отсутствие заискивания. Я ей сама не нравлюсь, потому что напоминаю о неудобствах её жизни, связанных с болезнями близкого человека и с тем, что одна роль скоро будет закончена.

Подумать страшно – вор!
И на ком наживается? На тех, кто умер. На тех, чьи тела сам же обмывал, красил, пудрил! А он-то, Конрад, считал, что вырастил себе смену! Какая там смена? Разочарование, дрянь, пошлость, воровство, погибель, святотатство!

– Оскорблял меня, – ответил доктор Грэхем, – говорил гадости о том, что я ничтожество и урод, много бранился.
– Может, вы кого-то просто плохо лечили? – надо было удержаться от этого смешка, но я не смогла.

– Мы знаем про ваши беды! – сразу объяснил Наместник, стукнув в дверь. Небольшая группа поддержки согласно загомонила.
Незнакомка отперла.
– Знаете? – поразилась она.

– К нам? – не поверил Дору.
– К вам, – подтвердил Абрахам, – не бойтесь, я знаю ваши тайны.
Заявление было смелым, и Дору даже на миг поверил Абрахаму, затем рассмеялся:
– Нет у нас тайн!

Нет, не будет тебе, Господарь,
Почести в веках и славы.
***
Имена… подбивают, но в тени,
Наступают, но не в крови.
Только и ждут моей смерти –
Имена, что не удивляют...
***
Хмарь кончается, сходит в смерть,
Но память живёт, день зная.
***
Сострадание – это не сила,
Когда бой со зверьём идёт.
***
Шум во мне возвещает
Всё то, что в века не уйдёт.
***
Всё на благо, всегда на него,
Для будущего, для земель.
Я не жалею никого,
Я не считаю потерь.

– Страшно? – спросила Вадома, когда они остановились у дерева. Ей нравился страх Бланки, она была испугана и бесприютна в этом лесу. Так и должно было быть. Не стоит подниматься вперёд своей наставницы, не стоит спешить, надо знать своё место!

Правда, говорят, возвращаются они… но мать говорила, что слухи это, а пускают их те, кто от древних богов отрёкся, а в единого, чужого бога уверовал. Да только может ли быть такое, чтобы один бог за всё отвечал? Отступление это, вот и всё. И принесли отступление чужаки. А на их земле, да в общине их чужаков не было, только слухи о них ходили недобрые.

– Одумайся, царевна, ведь ты попадаешь под серьёзный приговор! – не выдерживают верные слуги, боятся.
– Приговор исполняет Царь, – Эва спокойна, во всяком случае, внешне. Внутри неё бунтует море, требует крови и бешенства, давно требует. Она держит это море из последних сил. Она знает, что это последние минуты, часы…но последние.

Ирене живёт на свете слишком долго и не знает для чего боги так жестоки. Она не говорит об этом вслух – жалость не примет даже её сердце, ведь если боги даровали долгую жизнь, то живи, не гневи ни себя, ни их! Но у Ирене никого не осталось – война не стихала, потом болезнь, и живёт Ирене неприкаянной и не верит – ни слуху, ни зрению, потому что, когда молилась – казалось, что шёпотом травы и поступью ветра отзываются боги, милуют её судьбу! И виделись вспышки на белых камнях – да, слышат боги! Так она себе толковала.