Anna Bogodukhova

Кровавое солнце – вот беды,
Что обещаны были за грех...
***
Я слабость твою скрываю,
Всё беру на себя без опаски.
***
Ты мятежник готовый, хоть нет мятежа,
Ты не боишься ни упрёков, ни взгляда.
***
Так зародились жизнь и смерть,
Пустыня и море, пропасть и твердь,
Так Боги пришли и люди,
Среди них преступники и судьи…
***
"Мы запомним, мы не забудем" - мы?
Кто эти "мы" и почему не я?
Чья воля? чьи решают умы
Всё обо мне, но в обход меня?
***
Покинь меня, Изида, покинь, сестра,
На мне гниющий смрад Дуата...

– Откуда…– шипит Сигер, и глаза его, чужие, отравленные совсем не нашей магией, сверкают опасно и страшно.
Откуда-откуда! От ершового супа! Сигер, ты идиот, если у тебя есть ещё какие-то сомнения.
Сигер и сам чует настрой. Он знает, что должен встать на защиту своих родных волн, но бесится: как же это некстати, как же это невовремя!
Ну? Сигер?
Он смотрит на меня, а я мрачна. Что он хочет прочесть в моём взгляде? Покаяние? Сигер, я пошла на то, чтобы одну из сокровищниц моего Царства разграбили, неужели ты думаешь, что я покаюсь?

– Вы могли бы рассказать мне. Знаете, словами… – я усмехаюсь. Горечь выпитого поднимается во мне, делает безрассудной.
– А ещё я мог бы сброситься со скалы, но не сделал этого! Магрит, ну в самом деле – ты бы мне поверила?
Ага, догнала бы и ещё три раза поверила.

– Да, ты прав, – Агата спохватилась, – короче, задача простая – поймать упыря, но не убить, а доставить в Город живьём. Э, то есть, не мёртвым. Тьфу. То есть, не до конца мёртвым.
– Мы поняли, – заверил Себастьян.

А что он хотел? Уведомления, что у него в шкафу сборная по баскетболу по ночам тренируется? Призраки, они, граждане, явление такое – постоянно-непостоянное. Они постоянно есть, но не постоянно в силе. Я, пожалуй, не знаю ни одного дома, где не было бы даже тени от ушедшей души.

– Я смотрю не на тебя, – Хэйди смеётся, ей весело, ей всегда весело, но эта веселье особенное – в нём нет ничего, кроме связанной в плотный непрожёвываемый узел тоски, усталости, привычного одиночества…
Аманда вздрагивает. Она ещё не понимает, но это ничего – Хэйди весело, и она хочет, чтобы Аманде тоже стало весело.
– Я смотрю тебе за спину, – объясняет Хэйди и указывает пальцем на меня.

По мнению Томаша, никто из составителей краткого пособия никогда не был в полевых условиях, иначе не писал бы заведомой ерунды и не предлагал бы тащиться на бой с оборотнем с рукомойником или платьем.

– Можно убрать эту гадость? – я ткнула в зеркало.
– Сама ты гадость! – тотчас отреагировало зеркало.

– Сколько князей пережил каждый из вас? – долго готовился этот вопрос.
Сначала было желание спросить так: «сколько князей, считая моего отца, пережил каждый из вас?» – но эта формулировка была слишком мрачной и должна была сразу сгустить духоту зала до отчаянной точки и дать понять, что всё кончено.

Когда она пришла устраиваться в это серое, совершенно неприметное здание, скрытое за невзрачной вывеской «Мир подушек», она была точно такой же как сейчас. разве что более радостной.
Нет, мир подушек тут и правда был. Разные по мягкости и объёму, они образцами покоились на прилавках, но больше прозябали картинками в каталоге. Всё это было на деле фасадом, за которым скрывалось совсем не желание какого-то доброго человека принести гражданам спокойный сон.

С трудом сохраняя серьёзный вид, троица подступила к ящику и тупо уставилась на него. Что делать они не представляли.

– А вот в прошлом году пан помер, – уже вовсю рассказывали им в перерыве между стуком деревянных ложек о миску, да вздохов от мёда, – пан Оршоевжич! При жизни тихой был, а в посмертии…
Напряглись инспектора.
– Ну? – спросил Томаш нарочито смешливо, мол, ври-ври, человечек. – Неужто буйным стал?

Я принимаю белый яд малыми дозами. Боюсь отравления. Для Сигера я угроза. Я знаю это, а он понимает, что я знаю. Успокоится народ, и меня не станет, Сигер позаботится.
Я бы позаботилась.

– Пара поколений и мы снова расцветём! – уверяли с синевы экранов всёзнающие и всёведающие политики.
– Лет двадцать! – махали руками критики всего и вся.
– Никогда! – спорили то слабеющие, то набирающие силу в опасные смутные годы служители последней веры.

Он издевался тогда, и я перенимала это. А сейчас что? почему всё изменилось? он стал шефом, а я старшим специалистом и мне нельзя теперь ехидничать и хамить? Почему? Как с людьми всё непонятно и сложно.
С живыми людьми.

У меня, вон, метла стоит. Я даже серебряной краской её прутья покрыла. А то людям втемяшили, что у ведьмы должна быть метла. А ею по дому мести неудобно.
А ещё, если входишь при клиенте в комнату, надо бросить на неё выразительный взгляд, чтоб клиент уж точно заметил.

Они застыли между миром мёртвых и живых. Они научились следовать своим законам. Осталось до конца отринуть человечность и стать чем-то по-настоящему бессмертным.

– Эйша, за что же ты меня так не любишь? – оставалось только вздохнуть, возмутиться и попытаться потянуть время.
Эйша – как всегда строгая, собранная, безукоризненная, взглянула на меня с тоской:
– Я тебя очень люблю, но что толку? Не я же тебя вызываю.
– Ну хоть кофе я выпить успею? – надежда во мне тлела.

– Тебе жаль? – спросила она.
– Регара, Лепена и Сколера?
– Нет, одеяло, – ответ был неожиданным. Но Мальт спохватился – он не имел права жалеть о них, они ему были никем, и Арахна показала, что его фальшивая жалость, его лицемерное сострадание ей тут не нужны. Это она будет молить Девятерых о них, и она будет помнить их.
Живыми помнить. Мёртвых Арахна никогда не помнила.

– Вы любите людей? – неожиданно спросил он, когда молчание стало неприличным.
– Что, простите?
– Людей, – повторил он, словно это было самое непонятное в его вопросе. – Ричард говорил и вы подтверждаете, что у вас было агентство. Вы ведь работали с людьми, помогали им?

Франческа выразительно закатила глаза, показывая, как утомил её этот бренный мир, легко встала из-за стола, но направилась не к дверям, а к окну.
– Вы что делаете? – возмутилась я. чашка уже слетела со стола при моём неловком подъеме, плеснула по мне чаем, а по полу осколками.
– Убегаю с работы, – ответила Франческа, уже оказавшись на подоконнике, и…шагнула в пустоту.

– Оставь его! – скомандовала Эмма. – Идиот он и в Африке идиот. Лиза, ты как?
– Я? нормально, – она жалела, что пришла сюда, что из-за неё столько шума, на кой чёрт она высунулась из своего мирка?
Что тут было хорошего?

Смотрю с подозрением: не поверил и играет или поверил? Оба варианта плохи. Если не поверил, значит, я не умнее его и не смогла его перехитрить. Если поверил, тоже паршиво – это значит, что мой брат – глупец, и, что хуже – глупец жестокий.

–А в морду? – поинтересовалась я мрачно. – Я хоть и ведьма, но врезать могу и по-людски, даже с большим удовольствием! Хочешь?

–Почему к дождю? – он осёкся и даже огляделся на прильнувших к дороге любопытных.
–А у меня все приметы к дождю, – объяснил инспектор и протянул руку.

–Словом…– Афродита встряхивается, вспоминает о чём говорила, – а! словом, загордился, да потерял всякий интерес ко всем. Всё должно быть по его, а он снисходит.
–В боги собрался? – спрашивает Афина и Афродита не знает – шутит она или нет.

–Править? – будь я честной, я бы заорала, мол, что ты себе позволяешь?! Но мне только это и нужно, поэтому я шепчу, вроде бы как поразившись. – Чем же править?
–Царством, – Симон указывает на толщу воды над нашими головами, – нашим Царством.
–Есть же Царь, есть! – я не кричу, я напоминаю, но слегка улыбаюсь, показывая, что я, вообще-то, слушаю.

–Вас в детстве роняли, Магрит? – поинтересовалась Франческа вроде бы дружелюбно. – Просто если да, то у меня к вам нет вопросов, а если нет, то я крайне озадачена. Вы забыли, что мой предмет – зелья? А их вести может только ведьма.

–Голова болит, – солгал Грей.
–Почему тогда не активируешь мед-ключ? – удивилась она. – Уж от головы-то…
–Не заслужил! – обозлиться следовало бы на себя, но он обозлился на неё. Так проще.

Двое в жизни и двое в смерти,
Я буду с вами – будь что будет.
Рядом! – в этом благо посмертия,
Я мать! пусть королеву судят.
***
Жозеф, София! Перина из пуха
Вам Богом дана – вы без шаткой тени.
***
Нити жизни, нити ткани –
И даже нитей не дано.
***
Безмолвие стен побеждает,
Ярость их к крови зовёт.
***
Кто подслушал мольбы слова –
Тот Бога в себе не найдёт.
***
Закрываются двери,
Задуваются свечи,
Остаются лишь тени,
И те будут вечны...