Anna Bogodukhova

–Так что случилось? – Франческа смотрела сурово, испытующе, словно я пришла к ней на экзамен.
–У меня к вам просьба, мадам Франческа.
–Учебная?
–Личная.
Она усмехнулась:
–Все личные просьбы во внерабочее время, милочка!
–Так у вас нет сейчас смены, а лаборатория – ваше личное хобби, – тут я её урыла

Я заберу всё. Смотри, Лина, смотри, как меняется твой сон, как тает в нём безоблачность твоих мечтаний, как падает и ползёт к тебе на брюхе пёс. Он болен, он не встанет больше, так что плачь, девочка, плачь во сне, я это обожаю.

–Желаешь переубедить Морского Царя? – мне смешно, вопреки всему смешно. Сигер моего веселья не разделяет:
–Всегда можно переубедить кого угодно.

–Мне идёт пепел? – интересуюсь я, когда всё гневное и алое сходит с меня. – Или всё-таки выбирать традиционный зелёный?

Я вытаскиваю из-за спины предусмотрительно прихваченный мною же коврик у его входной двери. Коврик засален и грязен, но на нём ещё можно прочесть: «Добро пожаловать!».

–Ну? – изображаю безразличие, прислоняюсь к камню стены, запоздало жалея платье. Ах, простите, память у меня хорошая только на гадости и на интриги!

Стефан мнётся. А что он скажет мне? А полиции? Ага, уже вижу этот прекрасный звонок: «здравствуйте, уважаемая полиция, с вами говорит Стефан Тесарж. Только что я, и моя подельница Инше Грубицка убили нашего босса. Причем не просто убили, но ещё и пытаемся закопать его тело, правда, у меня тут совесть взыграла, так вот – когда вы нас заберете?»

–Тогда почему вы размышляете? – Франческа щедро подложила мне в розетку варенья. – Не нойте, ешьте. Ешьте и думайте. Но над собой.
Варенье я не люблю. Никогда не любила. По мне уж лучше бутерброд, или, совсем хорошо – кусок мяса. Но инстинкт дёрнул страхом, и я покорно взялась за варенье.
–Перед моим вареньем никто не может устоять! – сказала Франческа, а мне почему-то подумалось, что дело в её стальном взгляде, который не потеплел даже за рюмкой чая.

Мария, зачем ты живёшь?
Для чего ты держишься тонко?
***
Не хуже тебя я про смерть его помню,
Ты послушником был ещё, а я…
Сердце разбилось, уму не ровня,
Помню и знаю, но навестил он меня.
***
Она из той же ночи,
Что и духи её терзающие
***
И за смертью, верь, тоже
Срок идёт, хоть дней не счесть,
Но кончается – правдой и ложью,
Ведь над всякой силой сила есть.
***
Добрым словом не невольте нас,
Ведь всё равно вы нас не ждёте.
***
Знаю, грешна и мир расколот,
И тени уже встают.
***
Живу – перед днём раболепна,
Перед ночью я безрассудна.
***
Так бывает – лезет по стенам всё зло,
Желая до мяса души добраться
***
Жизнь тянется, тянется, но к чему
Всё шло, всё жило, дышало?
***
Дух уходит к покойному небу.
Туда, где светом цветёт мирный край,
Где земной дух себя не ведал...

–Вот чего ты здесь стоишь? – я отчитывал девушку-мертвячку. – Чего ты хочешь? Почему я вообще вас всех вижу?

–Как это «удовлетворительно»? – не поняла она.
Вот те раз! В мою учёбу мы даже не спрашивали. Удовлетворительно так удовлетворительно, слава магии, что в окно не выбросили.

Кстати, ещё один служебный секрет: те, кто видели Владыку, видели действительно Владыку, ведь, как известно, у существ Небесного Царства не бывает тени.

Старая Амет умирала со вкусом и расстановкой. Она с таким наслаждением подошла к этому вопросу, что казалось, она и рождена была не для ведьмовского искусства, не для освоения лечебных свойств можжевельника и крапивы, а для того, чтобы мучительно умирать

Она уже представила как выбежит сейчас в подъезд, как поднимет панику, как её спасут и как восхитятся её несчастной смелостью, но все заманчивые образы потонули в новой волне ужаса, когда она вышла в коридор.

–Хочешь, я тебе принесу чего-нибудь? – спрашивает Алана, и голос её звонким перестуком жемчужинок рассыпается в утомившихся моих мыслях.
На самом деле я очень хочу, чтобы она унесла себя. Но грубить нельзя – ещё неизвестно где и что чем обернётся.

Альбер обернулся в тот момент, когда от Ксантоса оставалась в самом оптимистичном раскладе половина тела. Да и то, количество плоти уменьшалось на глазах.

Нельзя заставлять ждать Морского Царя, но и нельзя появляться с другими братьями и сёстрами. Те, как на подбор, лезут перед ним и лебезят. Надо выделяться. Надо показать что у тебя есть свои дела. Это, конечно, без пяти мгновений тянет на мятеж, но вода всегда была мятежной. И нельзя забывать об этом как о части своей сути. Нельзя лебезить если лебезят слишком многие.

–Вы не ведьмы, вы идиотки малолетние! – ответствовала я, уложив призрак в Ничто. Они молчали, переглядывались и никакого раскаяния я в их глазах не видела.

–Короче, вы кто? – смутился Шеф. Взгляд гостя, в котором легко читалось одновременно «дал же господь мне идиотов на моём пути» и «да что ты, чёрт возьми, несёшь?» – давал Шефу надежду на то, что существо адекватное и успело кое-что понять о мире.

–Насчёт пинка – иносказание? – поинтересовался профессор Карлини самым невинным тоном и поспешил добавить: – шучу! Нам давно запретили раздавать подзатыльники студентам. Даже если очень хочется.
–Рада за студентов. У мадам Франчески тяжёлая рука.
–Преподавателей бить тоже запретили, – заметил профессор Карлини

–Я рад, что ты соизволила явиться, – отвечает Люцифер. Он улыбается, но будь проклят тот, кто поверит в его улыбку. Там чернота беспамятства и ужас всей боли. Там нет искреннего дружелюбия.
–Я всегда к твоим услугам, Светоносный.

Генри Уинслоу – восьмилетний мальчик из Лидса, и вправду был чудовищем! А как иначе объяснить то, что предыдущего своего Подкроватного Монстра он довёл до депрессии? А то, что он довёл монстра из Шкафа до нервного тика? Как? Вот и Распорядитель хотел бы знать как! Но первый молчал и отвечал что вся жизнь – ничто и тлен, а второй нервно хихикал и постоянно изображал лапками-крючьями открывание и закрывание дверей.

Для всех умерших душ в этом городе существовало лишь одно место, куда они могли отправиться – это дом номер 7/12 на улице Ланжер. И неважно было что при жизни все эти души имели совершенно разные тела и убеждения, что прежде не замечали улицу Ланжер или же, напротив, искали её строгой древней красоты, любовались витринами небольших магазинов, устроенных тут не для людей, а для туристов…

Ах, профессор, зачем вы так в меня верили? Вы убеждали меня тогда, говорили, что я многого добьюсь, а в итоге что? Я владею третьесортным агентством магических услуг, кое-как свожу концы с концами и вообще ни во что не верю, особенно не верю в себя.

Рудольф вздохнул. Он был далёк от людского быта, но и сейчас он был уверен, что это вообще-то нормальное явление, когда дети возвращаются домой. И если это напугало и привело к его порогу Генриетту Ноа, значит, дело серьёзнее. В таком случае оставалось лишь слегка досадовать – почему у людей привычка рассказывать историю с середины?

–Безмозглая дура, – выговаривал ей Дилан, выговаривал с особенным удовольствием, словно каждое слово было ему приятно самим фактом существования, – кто учил тебя так отпаривать вещи? Кто приделал тебе такие кривые руки?
Но потом приходило утро, и всё было по-прежнему.

–Как ты так умудрилась? – Габи мне было жаль, причём гораздо больше шкафа. Шкаф был большим и уродливым, заполнить его всё равно было нечем, а вот Габи ещё найти было надо!

–Да что у меня брать? Книгу жалоб? – я рассмеялась, но без всякого веселья. У меня и впрямь нечего брать, профессора говорили, что у меня талант, что я чего-то добьюсь, но я ничего не добилась. Хотя нет – я приобрела лёгкую степень болезненной худобы от стресса из-за долгов, бессонницу из-за саморазочарования и нечистой совести и книгу жалоб, в которую никто ничего не запишет.