Anna Bogodukhova

–Тогда почему вы размышляете? – Франческа щедро подложила мне в розетку варенья. – Не нойте, ешьте. Ешьте и думайте. Но над собой.
Варенье я не люблю. Никогда не любила. По мне уж лучше бутерброд, или, совсем хорошо – кусок мяса. Но инстинкт дёрнул страхом, и я покорно взялась за варенье.
–Перед моим вареньем никто не может устоять! – сказала Франческа, а мне почему-то подумалось, что дело в её стальном взгляде, который не потеплел даже за рюмкой чая.

Мария, зачем ты живёшь?
Для чего ты держишься тонко?
***
Не хуже тебя я про смерть его помню,
Ты послушником был ещё, а я…
Сердце разбилось, уму не ровня,
Помню и знаю, но навестил он меня.
***
Она из той же ночи,
Что и духи её терзающие
***
И за смертью, верь, тоже
Срок идёт, хоть дней не счесть,
Но кончается – правдой и ложью,
Ведь над всякой силой сила есть.
***
Добрым словом не невольте нас,
Ведь всё равно вы нас не ждёте.
***
Знаю, грешна и мир расколот,
И тени уже встают.
***
Живу – перед днём раболепна,
Перед ночью я безрассудна.
***
Так бывает – лезет по стенам всё зло,
Желая до мяса души добраться
***
Жизнь тянется, тянется, но к чему
Всё шло, всё жило, дышало?
***
Дух уходит к покойному небу.
Туда, где светом цветёт мирный край,
Где земной дух себя не ведал...

–Вот чего ты здесь стоишь? – я отчитывал девушку-мертвячку. – Чего ты хочешь? Почему я вообще вас всех вижу?

–Как это «удовлетворительно»? – не поняла она.
Вот те раз! В мою учёбу мы даже не спрашивали. Удовлетворительно так удовлетворительно, слава магии, что в окно не выбросили.

Кстати, ещё один служебный секрет: те, кто видели Владыку, видели действительно Владыку, ведь, как известно, у существ Небесного Царства не бывает тени.

Старая Амет умирала со вкусом и расстановкой. Она с таким наслаждением подошла к этому вопросу, что казалось, она и рождена была не для ведьмовского искусства, не для освоения лечебных свойств можжевельника и крапивы, а для того, чтобы мучительно умирать

Она уже представила как выбежит сейчас в подъезд, как поднимет панику, как её спасут и как восхитятся её несчастной смелостью, но все заманчивые образы потонули в новой волне ужаса, когда она вышла в коридор.

–Хочешь, я тебе принесу чего-нибудь? – спрашивает Алана, и голос её звонким перестуком жемчужинок рассыпается в утомившихся моих мыслях.
На самом деле я очень хочу, чтобы она унесла себя. Но грубить нельзя – ещё неизвестно где и что чем обернётся.

Альбер обернулся в тот момент, когда от Ксантоса оставалась в самом оптимистичном раскладе половина тела. Да и то, количество плоти уменьшалось на глазах.

Нельзя заставлять ждать Морского Царя, но и нельзя появляться с другими братьями и сёстрами. Те, как на подбор, лезут перед ним и лебезят. Надо выделяться. Надо показать что у тебя есть свои дела. Это, конечно, без пяти мгновений тянет на мятеж, но вода всегда была мятежной. И нельзя забывать об этом как о части своей сути. Нельзя лебезить если лебезят слишком многие.

–Вы не ведьмы, вы идиотки малолетние! – ответствовала я, уложив призрак в Ничто. Они молчали, переглядывались и никакого раскаяния я в их глазах не видела.

–Короче, вы кто? – смутился Шеф. Взгляд гостя, в котором легко читалось одновременно «дал же господь мне идиотов на моём пути» и «да что ты, чёрт возьми, несёшь?» – давал Шефу надежду на то, что существо адекватное и успело кое-что понять о мире.

–Насчёт пинка – иносказание? – поинтересовался профессор Карлини самым невинным тоном и поспешил добавить: – шучу! Нам давно запретили раздавать подзатыльники студентам. Даже если очень хочется.
–Рада за студентов. У мадам Франчески тяжёлая рука.
–Преподавателей бить тоже запретили, – заметил профессор Карлини

–Я рад, что ты соизволила явиться, – отвечает Люцифер. Он улыбается, но будь проклят тот, кто поверит в его улыбку. Там чернота беспамятства и ужас всей боли. Там нет искреннего дружелюбия.
–Я всегда к твоим услугам, Светоносный.

Генри Уинслоу – восьмилетний мальчик из Лидса, и вправду был чудовищем! А как иначе объяснить то, что предыдущего своего Подкроватного Монстра он довёл до депрессии? А то, что он довёл монстра из Шкафа до нервного тика? Как? Вот и Распорядитель хотел бы знать как! Но первый молчал и отвечал что вся жизнь – ничто и тлен, а второй нервно хихикал и постоянно изображал лапками-крючьями открывание и закрывание дверей.

Для всех умерших душ в этом городе существовало лишь одно место, куда они могли отправиться – это дом номер 7/12 на улице Ланжер. И неважно было что при жизни все эти души имели совершенно разные тела и убеждения, что прежде не замечали улицу Ланжер или же, напротив, искали её строгой древней красоты, любовались витринами небольших магазинов, устроенных тут не для людей, а для туристов…

Ах, профессор, зачем вы так в меня верили? Вы убеждали меня тогда, говорили, что я многого добьюсь, а в итоге что? Я владею третьесортным агентством магических услуг, кое-как свожу концы с концами и вообще ни во что не верю, особенно не верю в себя.

Рудольф вздохнул. Он был далёк от людского быта, но и сейчас он был уверен, что это вообще-то нормальное явление, когда дети возвращаются домой. И если это напугало и привело к его порогу Генриетту Ноа, значит, дело серьёзнее. В таком случае оставалось лишь слегка досадовать – почему у людей привычка рассказывать историю с середины?

–Безмозглая дура, – выговаривал ей Дилан, выговаривал с особенным удовольствием, словно каждое слово было ему приятно самим фактом существования, – кто учил тебя так отпаривать вещи? Кто приделал тебе такие кривые руки?
Но потом приходило утро, и всё было по-прежнему.

–Как ты так умудрилась? – Габи мне было жаль, причём гораздо больше шкафа. Шкаф был большим и уродливым, заполнить его всё равно было нечем, а вот Габи ещё найти было надо!

–Да что у меня брать? Книгу жалоб? – я рассмеялась, но без всякого веселья. У меня и впрямь нечего брать, профессора говорили, что у меня талант, что я чего-то добьюсь, но я ничего не добилась. Хотя нет – я приобрела лёгкую степень болезненной худобы от стресса из-за долгов, бессонницу из-за саморазочарования и нечистой совести и книгу жалоб, в которую никто ничего не запишет.

–Ты занят интересными мыслями, – Изида овладевает собой, она отгоняет мысль о том, что Сет однажды может причинить вред Осирису – этого просто не может быть! Его слова лишь насмешка, не более, это же Сет! – Да, интересными. Я полагаю, что тишина – это смерть. Слух уходит последним, значит, даже смертная душа до последнего мига всё слышит. Может быть, это неслучайно?
–Неслучаен твой приход ко мне, всё остальное лишь песок и слова, – Сет мрачнеет.

–Хорошо выглядишь! – похвалил профессор Карлини, оглядывая кабинет, – ты так похудела! И у тебя, видимо, много работы?
Похудела я от того, что три месяца назад, в самый тяжёлый долговой период, я просто не смогла есть. Что-то случилось со мной, и желудок сжимался от стресса, я боялась оказаться на улице, оказаться ни с чем. Ситуация выправилась, желудок же поджимало до сих пор. Габи ругалась, говорила, что мне надо к целителю, но ведьмы и маги не такие как людишки, они не ходят к целителям по каждому «заболело». Они идут когда уже совсем всё плохо. Или не идут вообще никогда.

Вообще-то первым пропало обоняние. Заметить это было очень сложно, разве только донёсшийся откуда-то снизу ветерок (помню как жило ещё удивление – откуда здесь ветер?) перестал царапать дыхание и оставлять на языке сладковато-едкий привкус. Такой привкус может быть только у гнили, почему-то всё, что гниёт, в самом начале имеет запах сладости – тошнотворно-едкой сладости.

Сегодняшняя Змеиная Дева, эта очередная полубезумная несчастная, во многом была похожа на других. У неё было точно такое же отчаяние и точно такая же пустота как у её предшественниц, и, как у многих из них возможность перемещаться во тьме, а ещё – возможность ненадолго сменять хвост на ноги. Блаженство! Блаженство – идти по земле, по траве и полу, чувствовать тепло и холод босыми ногами, хоть недолго.
Если бы только не мучил голод!

–Василиск ваш, который недавно захотел в театр, вот это бред, – обозлился Шеф, – а у нас и покруче бывают! И птицы с головами людей, и змеи с головами женщин, так что – ничего, слон это ещё неплохо. Кстати, вы с василиском вопрос решили?
Отдел Змей примолк. Ну как им было объяснить Шефу внезапный каприз нового питомца? Василиск – вреднючий, но при этом умеющий играть в несчастного и всеми обиженного, уже вторую неделю выносил им мозг, тихим своим голосом:
–В театр хочу…до жути хочу. Говорят красиво.
–Какой придурок ему вообще показал телевизор? – бушевал Шеф, узнав о желании Василиска.
–А че он бы просто лежал что ли? – защищались змееведы, но безуспешно.

–Если это от наших кредиторов, то лучше сожги в камине, – посоветовала я.
–У нас нет камина, я жгу на улице, у мусорного бака, – в тон мне ответила Габи.

–Знаете, вы делаете очень хорошее дело! Вы не представляете, какой покой уже сейчас я ощущаю в своей душе. Моё сердце, кажется, готово от счастья выпрыгнуть из груди…
–Сходите к кардиологу! – посоветовала я, но Элизабет меня не услышала. Её сердце пело, а моё спало.

В битве слава его,
А не в рутине и мире.
***
Хочу лишь сказать о том,
Что страсть безумством его ослепляет.
***
Если хочешь ты снова мне сердце рвать,
И если не ценишь, что сделала я,
То возьми этот меч, убей свою мать!
***
Легковерие дорого стоит!
Ты не верь – я не сверну.
***
Взращивай славу свою
В самом кровавом бою
***
Что будет завтра со мной и тобой,
Что звёзды грозные нам возвестят?
***
Смертного я в тебе выжигала,
И неужели не выжгла совсем?
***
Мне больно, я сделал свой шаг
Туда, где нет боли и слёз...