Anna Bogodukhova

–Насчёт пинка – иносказание? – поинтересовался профессор Карлини самым невинным тоном и поспешил добавить: – шучу! Нам давно запретили раздавать подзатыльники студентам. Даже если очень хочется.
–Рада за студентов. У мадам Франчески тяжёлая рука.
–Преподавателей бить тоже запретили, – заметил профессор Карлини

–Я рад, что ты соизволила явиться, – отвечает Люцифер. Он улыбается, но будь проклят тот, кто поверит в его улыбку. Там чернота беспамятства и ужас всей боли. Там нет искреннего дружелюбия.
–Я всегда к твоим услугам, Светоносный.

Генри Уинслоу – восьмилетний мальчик из Лидса, и вправду был чудовищем! А как иначе объяснить то, что предыдущего своего Подкроватного Монстра он довёл до депрессии? А то, что он довёл монстра из Шкафа до нервного тика? Как? Вот и Распорядитель хотел бы знать как! Но первый молчал и отвечал что вся жизнь – ничто и тлен, а второй нервно хихикал и постоянно изображал лапками-крючьями открывание и закрывание дверей.

Для всех умерших душ в этом городе существовало лишь одно место, куда они могли отправиться – это дом номер 7/12 на улице Ланжер. И неважно было что при жизни все эти души имели совершенно разные тела и убеждения, что прежде не замечали улицу Ланжер или же, напротив, искали её строгой древней красоты, любовались витринами небольших магазинов, устроенных тут не для людей, а для туристов…

Ах, профессор, зачем вы так в меня верили? Вы убеждали меня тогда, говорили, что я многого добьюсь, а в итоге что? Я владею третьесортным агентством магических услуг, кое-как свожу концы с концами и вообще ни во что не верю, особенно не верю в себя.

Рудольф вздохнул. Он был далёк от людского быта, но и сейчас он был уверен, что это вообще-то нормальное явление, когда дети возвращаются домой. И если это напугало и привело к его порогу Генриетту Ноа, значит, дело серьёзнее. В таком случае оставалось лишь слегка досадовать – почему у людей привычка рассказывать историю с середины?

–Безмозглая дура, – выговаривал ей Дилан, выговаривал с особенным удовольствием, словно каждое слово было ему приятно самим фактом существования, – кто учил тебя так отпаривать вещи? Кто приделал тебе такие кривые руки?
Но потом приходило утро, и всё было по-прежнему.

–Как ты так умудрилась? – Габи мне было жаль, причём гораздо больше шкафа. Шкаф был большим и уродливым, заполнить его всё равно было нечем, а вот Габи ещё найти было надо!

–Да что у меня брать? Книгу жалоб? – я рассмеялась, но без всякого веселья. У меня и впрямь нечего брать, профессора говорили, что у меня талант, что я чего-то добьюсь, но я ничего не добилась. Хотя нет – я приобрела лёгкую степень болезненной худобы от стресса из-за долгов, бессонницу из-за саморазочарования и нечистой совести и книгу жалоб, в которую никто ничего не запишет.

–Ты занят интересными мыслями, – Изида овладевает собой, она отгоняет мысль о том, что Сет однажды может причинить вред Осирису – этого просто не может быть! Его слова лишь насмешка, не более, это же Сет! – Да, интересными. Я полагаю, что тишина – это смерть. Слух уходит последним, значит, даже смертная душа до последнего мига всё слышит. Может быть, это неслучайно?
–Неслучаен твой приход ко мне, всё остальное лишь песок и слова, – Сет мрачнеет.

–Хорошо выглядишь! – похвалил профессор Карлини, оглядывая кабинет, – ты так похудела! И у тебя, видимо, много работы?
Похудела я от того, что три месяца назад, в самый тяжёлый долговой период, я просто не смогла есть. Что-то случилось со мной, и желудок сжимался от стресса, я боялась оказаться на улице, оказаться ни с чем. Ситуация выправилась, желудок же поджимало до сих пор. Габи ругалась, говорила, что мне надо к целителю, но ведьмы и маги не такие как людишки, они не ходят к целителям по каждому «заболело». Они идут когда уже совсем всё плохо. Или не идут вообще никогда.

Вообще-то первым пропало обоняние. Заметить это было очень сложно, разве только донёсшийся откуда-то снизу ветерок (помню как жило ещё удивление – откуда здесь ветер?) перестал царапать дыхание и оставлять на языке сладковато-едкий привкус. Такой привкус может быть только у гнили, почему-то всё, что гниёт, в самом начале имеет запах сладости – тошнотворно-едкой сладости.

Сегодняшняя Змеиная Дева, эта очередная полубезумная несчастная, во многом была похожа на других. У неё было точно такое же отчаяние и точно такая же пустота как у её предшественниц, и, как у многих из них возможность перемещаться во тьме, а ещё – возможность ненадолго сменять хвост на ноги. Блаженство! Блаженство – идти по земле, по траве и полу, чувствовать тепло и холод босыми ногами, хоть недолго.
Если бы только не мучил голод!

–Василиск ваш, который недавно захотел в театр, вот это бред, – обозлился Шеф, – а у нас и покруче бывают! И птицы с головами людей, и змеи с головами женщин, так что – ничего, слон это ещё неплохо. Кстати, вы с василиском вопрос решили?
Отдел Змей примолк. Ну как им было объяснить Шефу внезапный каприз нового питомца? Василиск – вреднючий, но при этом умеющий играть в несчастного и всеми обиженного, уже вторую неделю выносил им мозг, тихим своим голосом:
–В театр хочу…до жути хочу. Говорят красиво.
–Какой придурок ему вообще показал телевизор? – бушевал Шеф, узнав о желании Василиска.
–А че он бы просто лежал что ли? – защищались змееведы, но безуспешно.

–Если это от наших кредиторов, то лучше сожги в камине, – посоветовала я.
–У нас нет камина, я жгу на улице, у мусорного бака, – в тон мне ответила Габи.

–Знаете, вы делаете очень хорошее дело! Вы не представляете, какой покой уже сейчас я ощущаю в своей душе. Моё сердце, кажется, готово от счастья выпрыгнуть из груди…
–Сходите к кардиологу! – посоветовала я, но Элизабет меня не услышала. Её сердце пело, а моё спало.

В битве слава его,
А не в рутине и мире.
***
Хочу лишь сказать о том,
Что страсть безумством его ослепляет.
***
Если хочешь ты снова мне сердце рвать,
И если не ценишь, что сделала я,
То возьми этот меч, убей свою мать!
***
Легковерие дорого стоит!
Ты не верь – я не сверну.
***
Взращивай славу свою
В самом кровавом бою
***
Что будет завтра со мной и тобой,
Что звёзды грозные нам возвестят?
***
Смертного я в тебе выжигала,
И неужели не выжгла совсем?
***
Мне больно, я сделал свой шаг
Туда, где нет боли и слёз...

В столице есть пословица: «дознаватель скажет тебе, что он друг и откусит руку с улыбкой». Но госпожа Нела не знала этой пословицы и приняла тон Мальта за чистую монету. Даже нашла в себе силы улыбнуться.
–Я хотела бы поговорить с Главой Коллегии, так как произошла ошибка!
Ещё одна пословица, уже в стенах самого Дознания гласила следующее: «В Дознании ошибок не бывает!».

Разумно было бы не держать у себя базу данных недавней подельницы, но Грей не мог его выбросить и, чтобы не выдать самому себе эту слабость, решил объяснить это перестраховкой. От перестраховки там уже ничего не осталось, но иллюзия была лучше правды, легче.
Это не он скучает по Аманде, нет, это он страхуется.

Какой-то идиот сказал мне, что если я навещу могилу дочери, она перестанет плакать и кричать каждую ночь.

–Я не сплю, – продолжает Маргарита, – чтобы никто не увидел меня, я выхожу за мгновение до того в сад. И там хожу. Но…
Есть ещё что-то?

Толпа требовала «плохого» – слухов о любовных похождениях, болезнях знати и растратах казны, чудачествах богатых и могучих, а его работа была принята весьма прохладно.
Не стать из уличного поэта городским. Не заточиться в клетку, если прежде ты клетку эту рвал…

–Куда вклеить? – не поняла Габи.
–В книгу отзывов!
–У нас нет книги отзывов.
Да что ж такое! Ничего у меня нет!

–В полицию ты обращалась? – я влип, я безнадёжно влип и знаю это.
–Что я им скажу? – нервно смеётся Эрна, и я улыбаюсь против воли вслед за ней, – помогите-спасите, ко мне во снах приходит человек, который просит раскопать его могилу?

– Во-первых, у меня почти нет руки – она висит на каких-то верёвочках…
–Из могилы надо ровней выбираться, – беззлобно замечает Тёмный Властелин, – на вас целителей не рассчитано бюджетом.
–Во-вторых, я дурно пахну, – Вильгельм продолжает своё.

Ужас – это мягкое, нежное слово, и оно не имеет ничего общего с тем состоянием, когда сердце рвётся из груди, когда пережимает от боли в желудке и что-то ещё мутится, чернеет перед глазами, мешает видеть полностью – одни змеи перед нею и жёлтые глаза – их глаза и глаза Туриль. Где чьи? Одинаково змеиные. Одинаково противно.

Не поможет, старик. Если бы Бог хотел, вы бы, смертные, никогда бы не умирали. Но он устаёт от вас. Так, как устаёт от ангелов, обращая и их через время в Ничто. Так, как устаёт от нас, теней Смерти, испепеляя в Ничто и снова из Ничто поднимая.

–Не могу ручаться, но, кажется, я обнаружил лазейку, – Люцифер был доволен произведённым эффектом. – Это была идея, иллюзия надежды даже, не надежда. Но я попробовал и оказался прав.
–Попробовал? – теперь Азазель был в ужасе. – А если бы оказался неправ? Тогда бы что? хозяин тьмы – вор? Полез в Эдем? Это был бы позор. Это было бы Ничто!

–Слышишь? – Бажена вздрагивает и замирает.
–Нет, – лжёт Малка, сама цепенея. Она уже ругает ребят, отдельно Лайоша и даже Бажену ругает – и чего согласилась? Вот божедурье! Сидела бы дома, спокойнее бы было!
Себя только не ругает Малка – жертва она. Тем отказать не сумела, сама у полянки застряла! И с кем?! Напасть!
–Плачет кто-то! – шепчет Бажена. Прислушивается к темноте, вглядывается в неё, словно может разглядеть что-то в тенях мелкого кустарника. – Плачет!
–Птица! – решает Малка.