Барби

У моей сестры никогда не было Барби. В начале девяностых у нашей семьи просто не случалось денег, а в середине лихих и свободных, умер наш отец. И стало как-то не до того. 

            Зато у нас половину подъезда, где мы прожили именно первую половину нового времени умершего СССР, составляли пожилые люди. Те самые бабульки, сидящие на лавочках и гонявшие нарождавшуюся гопоту как котят. Если такое не получалось у самих бабулек, на помощь приходила тетя Маша. Тетя Маша всю жизнь проработала водителем самосвала, одевалась только в мужское, здоровалась за руку, дымила «примой», а матюги ее случались такие заковыристо-страшные, что первые «новые» отрадненские гопники обтекали и винтили как можно быстрее, не дожидаясь чего-то еще. 

            У моей сестры не было Барби, но напротив жил дядя Толя, человек с золотыми руками и почему-то без внуков. Дядя Толя всю жизнь прожил работягой, любил немного выпить, потравить анекдоты и повеселить наших бабулек на лавочке. Дядя Толя, вечерами под телевизор не лежал на диване, он занимался странным и любимым делом. Банки из-под дико модного баночного пива в его руках превращались в затейливые вещи, подходящие для кукольного домика штучной работы. 

            - На вот, Свет, подарок. - сказал дядя Толя и моя сестренка была счастлива. 

            У нее появились два стула и стол, с гнутыми ножками в завитках, гнутыми спинками, с одинаковыми вставками столешницы и сидений. В мелкую такую розочку, как сейчас помню. 

            Дядя Толя работал на одном из трех главных, после ГПЗ, предприятий города. Как-то онремонтировал конвейерную ленту, залез в нее почти полностью, а та заработала. Ему оторвало руку и его не спасли. Не помню даже его лица, не знаю, живы ли где те самые стулья со столиком, подходящие именно для Барби с подругами, но память о нем осталась отличная. 

            У моей сестры не было Барби, но моя мама до девяносто четвертого работала на рассыпающихся остатках ОРСа, на той самой базе, где прошла добрая четверть моего детства. Мама всегда старалась держать дома что-то сладкое, ведь шоколадки или конфеты полезны при детских стрессах с расстройствами, это же все знают, даже Джоан Роулинг, лечившая маленького Поттера от встречи с дементором именно шоколадом. 

            Но как-то раз, в девяносто первом или девяносто втором, когда развлечений практически не было, а кинотеатр совершенно не показывал ничего подросткового или даже детского, наш класс повезли в цирк. Цирк и его окрестности были оккупированы желающими заработать на детских «хотелках», самые обычные «сникерсы» шли по цене трех плиток нормального шоколада и у меня хватило денег ровно на покупку какой-то самоварной карамели у какой-то бабульки, стоявшей на стоянке, наполовину затянутой туманом. Три длинных овала, выкрашенных в цвета светофора, как ни странно, оказались съедобными и даже вкусными, а сестра, вроде бы, до сих пор их помнит. 

            У моей сестры не было Барби, но как-то одна из наших бабушек подарила ей еще советского игрушечного щенка. Он дожил до нулевых, превратившийся в фирменного монстра, но прекрасно помнящий больше десяти лет жизни, каждую ночь проведенных на подушке моей сестры. С ним спала моя племянница и сейчас, порой, спит племянник.

            Реклама «Маттел» шла каждое воскресенье, вместе с мультфильмами на Первом канале, вернее, ОРТ. Не знаю – хотелось ли сестре пластиковую красавицу-куклу, но вот «Охотников за привидениями» мы смотрели с огромным удовольствием, превращая эти полчаса в самые спокойное время наших отношений. 

            А еще, в девяностых, моя ушлая сестра сперла чьего-то котенка в соседнем дворе и принесла его домой. Кот оказался кошкой, ее так и оставили Василисой и Василиса прожила с нами все то десятилетие, даже оставшись на редких фотографиях из «Кодак-экспресс». 

            Когда я смог бы купить ей Барби, та была ей совершенно ненужна. Но это совсем другая история. И уже не из девяностых, а из нулевых.