Аркадий Глыбов

Эта книга — как если бы «Шереметьево» спаяли с «Звёздными войнами» и сверху присыпали «Собяниным будущего». Ты заходишь «на паспортный контроль», а тебя встречает не пограничник с усталым взглядом, а бодрый XXIV-вековой менеджер по гражданству: «Ваш класс Федерации, кредитная история и экологическая осознанность, пожалуйста». Всё чинно, стерильно, дорого, слегка душно — и увлекательно, потому что автор ловит вот эту странную смесь: будущее как МФЦ, но межпланетный. Titus хитро играет с...

Книгу можно описать одной строчкой: «наследница возвращается и начинает хозяйничать», — но это как назвать дуэль «встречей двух людей с железками». На деле тут куда интереснее. «Наследница долины Рейн» — это роман о власти в частном масштабе. Не о королях и драконах, а о сформированной привычке людей делать вид, будто всё «как раньше», хотя раньше давно распродано на мелкие уступки, компромиссы и уютные самообманы. Делия возвращается в дом — и этот дом реагирует, как старый организм: кости...

Если бы «Проклятие прабабки. Книга 1» Анны Чернышевой было пирогом, то тесто тут — бодрая городская проза про офис, маму, подруг и тревожные смс, а начинка — мистическая, с лёгкой корицей таро и едва солёным вкусом семейных секретов. Вкусно, хрустко, и пальцы липнут не от патоки, а от любопытства: что же там у прабабки случилось такого, что у внучек до сих пор батарейки в сердцах садятся на первом свидании. Старт — резкий, как звонок начальника по пятницам: героиню из теплого служебного...

Попаданческая проза часто похожа на туристический буклет: прилетел, достал из кармана энциклопедию, построил электричку между двумя сараями — и все аплодируют. Здесь иначе. Здесь из кармана сначала вытаскивают руки — чтобы согреть, потому что в декабре 613-го на дорожке щёлкает корка льда, а мир встречает не фанфарами, а осторожным «ты кто такой и зачем к нашей кадке подошёл». Автор выбирает не маршрут «спасу Вселенную до ужина», а путь «сначала пойму, где у вас тут дверь, а где волки». И это...

«Выживатель» — книга, в которой цивилизация разваливается не с грохотом голливудских взрывов, а с тихим щелчком дверцы холодильника: свет погас — и тишина такая, что слышно, как мысль чешет затылок. Мир сломался где-то между консервной банкой и морской волной, и теперь герою остаётся только дышать, считать шаги и спорить с реальностью, которая внезапно стала липкой, горячей и непредсказуемой, как рыба в тазу. Здесь нет апокалиптической оперы. Всё буднично, почти скучно — и от этого страшнее....

Есть тексты, которые читаешь не глазами, а внутренним подрагиванием зрачков. «Айфонгелие» — из таких. Это не роман, не рассказ, не памфлет — скорее, цифровое откровение, уткнувшееся лицом в экран. Автор (в метаданных — Зотов) говорит языком пророка, застрявшего в чатике: он ругается, шутит, жалуется, любит и одновременно презирает всё, что видит. Из этой смеси выходит странная литература — с запахом пластика и лёгкой тоской по вечности. Начинается всё с предчувствия: «Она войдёт…» — и ты уже...

Это роман о счастье — но не в том смысле, в каком нас обычно учат его искать. Здесь счастье не в великих открытиях и не в внезапной любви под дождём. Оно — в автобусах с тёплым воздухом, в кофе из термоса, в случайных разговорах, которые вдруг оказываются терапией. Две филологини, Генриетта и Марина, отправляются в путешествие, полное пересадок — буквальных и метафорических. И каждая остановка, каждая новая станция становится экспериментом: как быть собой, когда тебя уже давно определили,...

«Каторжник» — это не музейная витрина с подписью «Россия XIX века», а промозглый коридор, где тянет из щелей, пахнет лошадью и железом, и где слово «человек» весит ровно столько, сколько его может отстоять кулак, ум и удача. Шимохин ловко сводит две оптики: бодрую, дерзкую речь современного героя и скроенный по архивной логике мир этапов, конвоев и тюремного распорядка. В результате получается не костюмная романтика, а «живой исторический триллер»: ты не любуешься прошлым — ты в нём мерзнешь....

Я люблю, когда исторический роман перестаёт изображать музей и начинает шевелиться. Когда XVI век пахнет не воском и пергаментом, а мокрой шерстью, дымом и тревогой, как в дождливый вечер перед грозой. «Роза с туманных островов» именно из таких книг — вроде бы про посольство, печати, державы и высокие миссии, а на самом деле про то, как человек впервые выходит за границы собственной наивности и возвращается — слегка перекошенный, но уже настоящий. Мирон, сын Ивашки Скомороха, отправляется в...

Это именно та литературная субстанция, которая, как ни странно, идеально вписывается в промежутки человеческого бытия: между тщательной фиксацией косметологической маски на лицевом овале, непредсказуемым задержанием визави на деловой встрече и медитативным остыванием чайного напитка, застрявшего в паузе между вторым и третьим «ну, рассказывай». Но в этом-то и состоит парадокс: прочитываешь две–три страницы — и неожиданно обнаруживаешь себя в состоянии неконтролируемого смеха, ибо в зеркале...

Есть книги, которые пишутся не ради славы, а из необходимости объяснить миру, почему ты не хочешь в нём участвовать. «Философия сычуизма» — именно такая. Никита Переста, он же «пан Никита дон Переста», в своём манифесте-самоучителе для интровертов берёт на себя смелую миссию: дать голос тем, кто обычно молчит. Или, если точнее, сидит дома и делает мемы. Эта книга — не философия в классическом смысле. Это скорее ироничный кодекс поведения человека, которому комфортно в одиночестве и...

«Рыбак рыбака узнаёт издалека» — поговорка старая, но эта книга берёт её и выворачивает наизнанку. Здесь рыбак не только узнаёт, но и спорит, ловит, думает, ссорится с поплавком и мирится с рекой. Я читал и понимал: я ведь тоже рыбак, только удочку держу не в руках, а в голове. И на крючок у меня садятся не караси и лещи, а странные понедельники, чужие разговоры и абсурдные воспоминания. Автор делает вещь тонкую: он пишет о простом — сидит человек на берегу, кидает удочку, ждёт. Но это...