Але, але-о... фу... меня слышно?

На куче хвороста, туго прикрученный к столбу пеньковой веревкой в руку толщиной, мотал третий пожизненный срок самый обычный человек по прозвищу Алебардист. 

Погоняло свое он получил так давно, что уже и сам не помнил, когда это с ним приключилось: ни день недели, ни месяц , ни год, в смысле урожайности. Помнил только, что было и что было это в самые средние, сильно мрачные, абсолютно беспринципные века, когда люди не желали жить по закону запущенной феодальной раздробленности, а  жили как  дельфины-белобочки в одном из цветных морей этого мира, почти свободно. Крестным папой всего Средиземья тогда еще был Але-душитель, бард и меценат, подлый человек благородного происхождения, отсюда и прозвище.

Легкий ветерок ласково обдувал разгоряченный лоб несчастного Алебардиста. Полуденное солнце старательно грело мятую железную шапку с широкими полями и выпуклый пузырь полукирасы из дрянного железа.  Доспех поизносился, носил следы многочисленных ремонтов и быстрых латок, красовался стертым гербом и впуклыми следами, оставшимися от попадания тяжелых свинцовых снарядов, был не единожды пробит, покрыт ржавыми пятнами и украшен тремя рваными дырками на левой стороне груди, как раз над сердцем, и еще двумя, но уже над нижним обрезом доспеха, справа, там, где у обычного человека расположена печень. 

Алебардиста трясло от жестокой лихорадки, сырые подвалы местной пересылки еще никогда и никому здоровья не прибавили, стоит ли удивляться тому, что человек простудился и теперь раздраженно швыркал свернутым набок носом, забитым слизью по самые лобные пазухи. Зато взгляд у этого человека горел, той первобытной страстью, что пылает как уголек в паровозной топке, чистой как слеза у младенца. Ярче первой и последней звезды на небе, голубей голубых голубей в парке, синей розоватой пены на губах и бездонней самого глубокой бездны самого глубокого синего моря.

- Люди!!! Не верьте! У танков не бывает призраков! – надрывно кричал он. - Танки это из японской поэзии, есть все признаки нормированной лирики, а призраков нету-у-у!!!

- Молчи, грешник! Учи, мать, часть! Покайся перед всем миром! Покайся и отпустим. Будешь каяться?

- Нет! Пеньковых трубок не бывает! Пеньковыми бывают только веревки!

Дружище окружного воеводы, Беломор Никитович Даневжисть, насмешливо хмыкнул и хладнокровно выбил любимую седьмую трубку об железный горшок на голове Алебардиста, трубка была знаковой, выпилиной из цельного куска палисандрового полена. Он тут же снова ее набил душистым табачком, приложил указательный палец к обугленной дыре и... стрельнув белесым огоньком с концевой фаланги, легко и привычно раскурил.

- С вишней, - досадливо скривился Беломор, быстро успокоился и, уже ни к кому конкретно как бы не обращаясь, тихо вымолвил, - ничаво, что с вишней, с вишней тоже лепо.

По широкому деревянному помосту, сколоченному в честь праздника из делового леса, туда-сюда шныряли лишние люди. Обсыпали Алебардиста зерном, поливали оливковым маслом трехлетней выдержки, старым, выдохшимся бензином и майонезом типа Провансаль, из перепелиных яиц, сделанных с душой и без конкретного срока годности, украшали молодым мозговым горошком и жгучим перчиком с аллегорическими целями, оливами и лаврушкой, порошком лаванды и цветами шалфея, чтоб было красиво и приятно глазу. 

Тридцать три бородатых дружинника стояли справа от столба, изображая Большой Александрийский хор и ансамбль балалаечников из фольклорного Наная. Все как один в поддоспешниках из грубого войлока, в кольчугах тройного плетения, в байковых халатах с эполетами, лычками, мелкими звездочками, средними звездами на развес и парадными аксельбантами на выпуск. Эти смотрели на Алебардиста с осуждением, укоризненно покачивая головушками и не известно чему сокрушаяст.Они регулярно тыкали в него пальцами и словесами. Время от времени, с их стороны взлетал в небеса могучий возглас:

- Кайся!

Кричали анонимно, но регулярно и самоотверженно. 

Что-то сильно дымило,  да так, что пощипывало глаза за яблоки, раздражало гортань и горло, от передних зубов до бифуркации трахеи. Все это неимоверно бесило. Пахло свежепролитым дегтем и асфальтом, разогретым с канифолью и скипидаром. Орали сверчки и цикады в поле, но их никто не слышал. Насекомые, тля.

- Кайся, сволочь!

- Покайся, братан, покайся. Фраеров кинуть не грех. Покайся, это незападло.

Городские побирушки и прочие авторитетные люди с айта, сгрудившиеся у помоста, сочувствовали делу Алебардиста, отчаянно жалели его, потому и уговаривали. Жалко ж дурака. Графиня с труднопроизносимой грузинской фамилией, с древней, могучей кровью и фигурой Сони Палады, презрительно морщилась и негромко выговаривала вслух то, что лежало белым пером лебедя на сердце:

- Дембил. Троешник. Анекдот-с. 

Потом, правда, добавила - меланхолично, но с удовольствием:

- Ноги вырву.

- Кайся!

Птичка, как раз пролетавшая над головой Алебардиста, испугалась и покаялась. Это к счастью. Примета верная! К счастью, здоровью, благополучию.

- Не слушайте их, люди-и-и! Они все врут! Паровозы не летают!

- Вот зачем ты, Алебардист, людей своей ересью смущаешь? Зачем ты в гаражи ходишь? Зачем в карбюратор воду льешь? Ты что – идиот?

- Я лил энергетик! Драконью мочу со святой водой! Она эффективная! Горючая! Бензин нынче дорог, а это – за-бес-пла-тно!!!

Девочки хихикали, смешавшись в толпу. Среди них были феи, ведьмы, педагоги на доверии, мастера и великие мастера, ученицы ремесленных училищ и реальных гимназий, филфаковки и теофилнаковки, инженера и не только. Всех их объединяло одно: они хотели повеселиться. Что вполне понятно и даже, в некотором роде, естественно.

- Ноги вырву!

- Облегчи душу, сын мой, покайся. Отринь эклектику, стань как все, зарегинься на сайте сантехников. Признай свою ущербность и возвысишься.

- Кайся!

- Покайся, братан, зачем тебе эта ботва?  На вышак набазаришь, по УДО не слиняешь, до талого будешь переть. Покайся, пятнашку законную хапнешь, чирик по рогам. Мелочь…

- Где ты видел альбатроса в тельнике? Признавайся!

- Да что с ним разговоры разговаривать? Спалить к чертям собачим и всего делов!

Чиркали, чиркали спичками, а не зажглось. Не судьба. Перетер веревки Алебардщик и с чистой совестью ушел, но это уже совсем, совсем другая история.